Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма

Совершенно летний день — совершеннолетний.

Две топóли (от тополь!) в чистом поле. (Песня по радио.)

*

Марк Твен: «Когда то, чего мы очень долго ждём, наконец приходит, — оно кажется неожиданностью». В. Б. «Если тут слово „долго“ заменить словом „страстно“, то это то, о чём я сто раз думал на тяге».

*

— Друг, я смертельно болен.

(И человек рассказывает о том, как много ему надо сделать в жизни, как он ничего не успевает, какие замечательные открытия он мог бы сделать, если б смерть не ставила ему близкой препоны, — сколько мог бы разведать, понять в жизни. Как теряет силы…)

Кончается фразой: — Болезнь моя называется — старость.

*

— Покатилась душечка в рай и хвостиком завиляла! — бабушка выпила рюмку водки.

*

…Сядешь в качалку на террасе, руки за голову — и дивишься чистому голубому своду и жёлтому сквозь густой утренний туман солнцу.

От лёгкого покачивания, что ли, — от того, что всё у тебя перед глазами слегка колеблется, кружится слегка голова, — летят в голову забавные, лукавые головокружительные мысли:

А что если
        наша вселенная —
                     птица?
И солнце —
         всего лишь желток
Снесённого птицей яйца голубого

?

В юности я думал:

— Если бы в течение всей моей жизни играла музыка, — я был бы героем.

Чары музыки тогда необычайно на меня действовали. Неделями я жил под обаянием понравившегося мне симфонического концерта, оперы или голоса. Вспоминались обрывки мелодий. Даже снилась мне музыка.

Зрелость убивает непосредственность восприятий. Теперь, выходя из залы концертной, я оставляю в ней обаяние звуков.

Целыми днями работает радио. Слышу ли я музыку (особенно, когда чем-нибудь занят?) Ушами — нет. Но всеми порами тела.

Но не исключена возможность, что звуки проникают в нас помимо нашего сознания. Даже могу утверждать, что так. («Пойманный» случай с пароходными гудками на Неве: я их не замечал, но они резко меняли моё настроение, — тому верное доказательство.)

*

Четверть века сидел я в приготовительном классе, учился писать, учился чистописанию. Наконец разрешил себе попробовать перейти в первый класс. И уж как хочется, как надо написать теперь что-нибудь первоклассное!

*

В 6 утра вышел за калитку, долго сидел на канавке: дорога, поле впереди благодатное. Слушал утренний гимн жаворонка. Охватило чувство огромности Вселенной. Думал: самое страшное — пошлость, не замечающая разницы между живым и мёртвым, упразднившая тайну. Всё тайна. И в этом всё дело. Нашёл объяснение крошечного явления — двух фактов — причины и следствия — и думает, — понял всё. Кретин. Миллион таких взаимоотношений ещё ничего не доказывает. Доказывает только, что всё связано. А всё равно не понять, чтó исчезает, когда живой ребёнок вдруг становится мёртвым. Или из мёртвого вдруг становится живое (этим занимаются растения. А тайна животных нисколько не меньше: из живого живое — тайна рождения).

О природе

Весна

Таинство зорьки свершилось так.

Началось с того, что чуть-чуть зарумянилось тёмное небо. Разгорался румянец на сером уже небе. Серое небо на севере залила палевая зорька. Небо начало голубеть, зорька стала золотиться. Небо стало синеть. Лёгкие белые облачка дыма, быстро бегущие по синему-синему небу (за лесом пыхтел паровоз), окрашивались в красноватый цвет.

Вершина седоватой от инея берёзы начала золотиться: показалось солнышко. Солнечно — и всё хорошо!

*

Каждое утро первым делом выхожу на крыльцо и смотрю: есть ли ещё два белых пятнышка снега на северных склонах холмистого левого берега Удины у Карабожи.

Прошла первая гроза, прошли тёплые дожди, а белые пятнышки снега всё ещё есть.

*

Какая разная тишина весной и осенью. Вслушиваешься, ничего не слышишь, но ждёшь доброе — это весна. Улыбчиво, сладостно, радостно.

А осенью: вслушиваешься — ждёшь страшного. И по-разному грустна тишина весной и осенью. Осенью грусть тютчевской «возвышенной стыдливостью страдания». Весной — стыдливой радостью творчества.

Тишина не может быть одна в комнате роженицы и в комнате покойницы.

*

В деревне человек предполагает, а бог располагает. В городе… наоборот. В городе погоды не существует: она никак не сказывается на распорядке времени, на делах человеческих и их настроении; разве только ветер, приносящий наводнение, исключительно сильный мороз, когда мёрзнет вода в водопроводе, или гроза, когда перестаёт действовать телефон и радио. А тут в лесу…

Вчера вечером ветер, холод, дождь — никуда не пойдёшь. Сегодня то же. Сильный норд, морозец. Хозяйка говорит: это холод ломает почки у черёмухи.

*

И вот я опять среди деревьев. Отвели мне комнатку наверху, натопили жарко. Я один.

На окнах оттаявшие мухи жужжат стаей. И бьются, бьются в стёкла две крапивницы.

Вчера пошёл бродить. Лёд на Оредеже позеленел, стал как плохое оконное стекло. В лесу глубокий снег, весь усыпанный сухими иголочками елей и сосен. Ходить можно только по утоптанным людьми или лошадьми дорожкам. Ходил в лес. Он молчит. Что там дальше в нём — не поймёшь, не разгадаешь. Неизвестное манит.