Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма

И вот прилетает ворона. Этот день — большой день, единственный в году праздник.

Уóрнга-яле, ворона-яле — вороний день.

День самоедского Нового года.

С этого дня самоеды начинают кочёвку, чум за чумом уходит на север.

Следующий Новый год — Покрóуя-яле — 14 октября. С этого дня последние чумы снимаются с севера Ямала и уходят к югу на зимовку.

— А что у вас тут петухи не поют? — спросил я хозяйку за утренним чаем.

— А нет их. Пытали курочек держать, да всех собаки порвали.

— И голубей нет?

— Летось прилетели, жили, да зимой всех холодом побило.

— А где у вас тут поблизости птицы побольше, мелкой и всякой?

Хозяйка кинула рукой вдоль берега.

— Тропочкой, всё тропкой подле гору пойдёте, пока не ляжет вам поперёк Хэнская речка. Как будет вам Хэнская речка, тут сор большой начнётся. На том сору всегда утка, а в гору пойдёте — по левую руку всё гора будет, — там озёра и на озёрах разная птица.

* * *

Разная птица началась куда раньше Хэнской речки — сразу за чумами. В кустах то и дело перепархивали, мелькали красными головками чечётки, потрескивали дрозды. На открытых дюнах перебегал рюм — рогатый полярный жаворонок. Сиде-нице — «дважды кладущий яйца» — называют его самоеды; в короткое полярное лето эта расторопная птичка два раза успевает вывести птенцов. И по всему берегу провожала нас сáдобе-пыесаркаптáм — «чёрту нос затыкающая» — белая трясогузка, а впереди бежал и кланялся, кланялся хóэд-сармик — «святой зверь» — зуёк. Зверь ли, птица ли — у самоедов всё одно слово — сармик. Просто сармик значит зверь. Просто зверем, как и у нас во многих местах в народе, у них зовётся волк.

Чуть заметная в песке тропка отошла от воды, зарылась в кустарник, и тут вдруг у самых наших ног — ко-ко-ко! ко-ко-ко! — и как ветром взметнуло бумажки — взлетели крупные белые птицы.

С детства привычным движением, движением бессознательным и более быстрым, чем мысль, я сорвал с плеча ружьё и раз за разом выстрелил в улетающую стаю.

— Оглаушил, чёрт, на оба уха! — выругался Валентин. — Стебает, сам не знает куда…

Но такая быстрая стрельба, без прицела, как камнем швыряешь, редко бывает неудачной у привычного к дробовику человека. За кустами мы нашли одну убитую птицу, немножко подальше — другую.

Это были тальниковые куры — нéро-хóнде — тундряные белые куропатки.

Скоро мы дошли до маленькой Хэнской речки.

Я вышел по речке к обширному сору. Здесь на песок медленно и полого выкатывались длинные волны. Птиц нигде не было видно.

Неподалёку на берегу лицом к воде стоял самоедин и от времени до времени принимался кричать дико и пронзительно. Наверно, он и распугал всю утку. Слов я не понимал, но явно было, что он кого-то звал.

А в руках он держал длинное ружьё.

Напрасно я всматривался в широкий водяной простор: он был пуст. Нигде ни лодочки, ни даже утки или халея.

Самоедин опять закричал. Теперь похоже было, что он обкладывает кого-то нехорошими словами, русскими словами.

«Кого это он? — недоумевал я. — Воду, что ли? Или ветер?»

Я тихонько приблизился к нему.

Вдруг далеко на воде мелькнуло что-то тёмное, круглое: мне показалось — мокрая человеческая голова. Но она скрылась так быстро, что я не поручился бы за свои глаза: может, и привиделось.

Самоедин опять закричал, ещё громче прежнего, и поднял ружье.

Я подошёл к нему вплотную.

Он обернулся, и приветливая улыбка замаслилась на его тёмном лице.

— Кого это ты?

— Сало нада, ремень нада.

Я ничего не понимал: из утопленника, что ли, решил он добыть себе сало и ремень?

Тут опять мокрая чёрная голова высунулась из воды, ещё дальше от берега, и самоедин закричал.

На этот раз я успел разглядеть, чтó это была за голова, и расхохотался.

— Такой охота, — весело объяснил самоедин. — Человек на берегу кричать, — водяной сармик не терпит. Приходит близко глядеть. Тогда стрелять.

— Морской заяц?

— Морской заяц большой. Этот маленький. Нерпа, нерпа.

Он ещё покричал несколько раз. Но зверь не показывался больше.

Потом я узнал, что это здесь обычный способ охоты на тюленей.

Нерпа до смешного любопытна. Она не может удержаться, чтобы не подплыть, не посмотреть, кто это стоит на берегу и кричит. Тут её и бьют.

В Обской губе два тюленя — нерпа и крупный морской заяц.

Шкура их идёт на ремни для постромок и на пошивку непромокаемых сапог. Жир самоеды едят сами и кладут в песцовые ловушки для привады.

Зимой промышляют тюленей на припае^[11] у продухов. Это очень опасная охота: большие куски льда часто отрывает от припая и вместе с охотниками уносит в океан.

* * *

На горе открылась нам безотрадная мокрая степь — тундра. Она холмилась, кой-где на склонах стояли невысокие корявые деревья, распластались кустарники — лазуны. В низинах и падях поблёскивали озерки.

— Смотри: княженика, сморода! — крикнул из кустов Валентин.

Удивительным кажется, что эта вымокшая насквозь земля, такая хлипкая и беспомощная, может еще родить плоды.