Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах. Том 1

В системе плановой экономики формирование альтернативных групп данных подвергало постоянному сомнению «научно разработанные» и утвержденные планы. А отсутствие дискуссии между специалистами о релевантности того или иного типа собранной информации приводило к тому, что каждый из руководителей страны имел свой набор данных. Доходило до абсурда — например, начальник «Документа» не знал о существовании «Контура», пока его не переместили туда на должность директора[484]. Спор о достоинствах собранных данных был отягощен политической целесообразностью и административным весом конкретного высшего чиновника.

Кроме того, многие ведомства, имеющие прямой «выход наверх», то есть возможности прямой личной регулярной коммуникации с высшим чиновничеством (Генеральным секретарем или председателем Совета министров), придерживали значительный объем критически важной информации, в том числе статистической, от передачи в ведомства, которые должны были ее собирать. Они предлагали ее только для глаз «первых лиц» или даже одного из них. Подробнее об этом мы будем говорить ниже.

В еще более плохом положении находились нижестоящие специалисты. Успех их работы порой критически зависел от объема и качества имеющейся в их распоряжении статистической и другой информации, которая нередко была засекречена из абсолютно иррациональных или, наоборот, вполне осознанных (людьми, которым было невыгодна правда) соображений. Например, были засекречены данные о соотношениях мальчиков и девочек в возрастных когортах или количество единиц определенных видов транспорта[485].

В результате те, кто по образованию и должности должен был работать со статистикой и другими видами информации об экономике, социальной жизни, заниматься планированием и осмыслением данных, не имели всей полноты информации или добывали ее «подпольно». А те немногие, кто не был способен (и не имел времени) в ней детально разобраться, имели избыточные массивы данных. Они-то, исходя из так или иначе усвоенных фрагментов этих данных, своих убеждений и практических расчетов, и формировали экономическую политику.

И, наконец, четвертой проблемой в сфере получения информации для принятия решений была фальсификация данных на всех этажах информационной пирамиды. Об этом мы подробно будем говорить ниже (в том числе много в этой и в четвертой части).

Завершая этот раздел, приведем характерный эпизод, изложенный в дневниках Анатолия Черняева. Брежнев в конце 1975 года с негодованием рассказывал своему ближнему окружению, что недоволен первым зампредом Совмина СССР и членом Политбюро Кириллом Мазуровым — как нерасторопным руководителем, не могшим найти меховых рукавиц и шапок для нефтяников Сибири. А сам Брежнев, вспомнив, что в его бытность первым секретарем Молдавии была построена фабрика по их производству, лично позвонил в республику и выяснил, что «все склады» фабрики забиты нераспроданной продукцией и ее «не знают куда девать»[486]. Тот факт, что руководитель атомной сверхдержавы с плановой экономикой лично решает подобные вопросы, — вероятно, лучшая характеристика состояния присущей ей «экономики дефицита» и разобщенности информационных потоков и бюрократической системы.

Достижение баланса между политической волей и «научным подходом»

Брежнев в течение всех 1970-х годов в публичных выступлениях на пленумах и съездах сетовал на то, что планы (особенно строительства важных, но второстепенных объектов) систематически не выполняются разными ведомствами и отдельными крупными предприятиями, из-за чего возникают проблемы у их смежников. Автомобилестроители не получали шин и металла для сборки, село — необходимого количества автомобилей для вывоза зерна, которое в результате приходилось списывать как испортившееся, и так далее[487].

Наркис Разумов, работавший с 1977 года референтом в плановом, позже переименованном в Экономический, отделе аппарата Совмина СССР (а до того 10 лет проработавший в аналогичном отделе Военно-промышленной комиссии при Совмине), спустя годы четко формулирует, почему, по его мнению, это происходило: