Очевидное убийство

— Мадам, вы поразили меня в самое сердце, и так уже разбитое! Вы не доверяете моему вкусу или опасаетесь, что я под видом культурной программы завлеку вас в обиталище порока? Жемчужина моя, запомни — благородная леди в ответ на приглашение должна довериться выбору приглашающего, мило покраснеть и либо послать приглашающего ко всем чертям, либо смущенно молвить «Ах, милорд, с вами — куда угодно!» Ну попробуй, потренируйся, глядишь, когда и пригодится.

Ну, что с таким будешь делать? Я расхохоталась и как могла смущенно молвила:

 — Ах, милорд, с вами — куда угодно!

Хотя до начала неизвестно какого представления оставалось еще часа три, Боб пригрозил заехать за мной через час, заявив, что раз я начала приобретать истинно женские привычки, на мою обязательность он уже не рассчитывает.

17. М. М. Исаев. Человек-невидимка.

Сверх всяких ожиданий, культурная программа оказалась шире и ярче запланированной. Спектакль? Да, спектакль вполне заслуживал того, чтобы его смотреть. Однако куда более яркое впечатление поджидало меня в антракте. Среди привычно-изысканной театральной публики в фойе обнаружился Николя Ни Двора — трезвый!!! То есть совсем трезвый — и даже не с похмелья. Столь удивительного явления человечество не знало, пожалуй, со времен Валаамовой ослицы. Если, конечно, легенда не врет, и она в самом деле говорила.

Театральная общественность, впрочем, занималась беседами разной степени изысканности и не спешила толпиться вокруг уникума. Несчастные! Они и не догадывались — какое зрелище упускают.

Увольняли Николя только на моей памяти раза три — правда, каждый раз «по собственному» — обычно после особенно громкого пьяного скандала. То Брюсом Ли себя вообразит, то неприличный натюрморт у начальственных дверей из подручного материала выстроит. Творческая, понимаешь, натура. Проходил месяц-другой, и блудный сын тихо и незаметно возвращался в родные редакционные стены. Принимали его обратно практически без звука — несмотря на беспробудное пьянство, писал он просто гениально. Заметочка о возгорании упаковочного картона на складе сантехники превращалась в подлинный бриллиант. Чувство стиля, точность, яркость… Как такой талант ухитрялся выжить в насквозь проспиртованной голове — непонятно. Однако ухитрялся. Количество выпитого у Николя никоим образом не сказывалось на качестве текстов. Сказывалось лишь на их количестве: если запой тянулся больше месяца, объем «продукции» неуклонно сокращался. Сама же «продукция» оставалась неизменно первоклассной.

Представить редакцию «Городской Газеты» без Николя Ни Двора было не легче, чем святого Петра без ключей. Комната, где он, в зависимости от времени суток, «творил» или отсыпался — хотя там обитало еще трое-четверо журналистов — называлась Николин Двор. Даже после его окончательного исчезновения, случившегося года полтора назад. Из очередного увольнения он не вернулся. Временами докатывались всяко-разные слухи — мол, в Австралию подался, в Тибет, в Израиль… Действительность явно превзошла самые смелые предположения. Нет, правда, правда, трезвый Николя — это малонаучная фантастика. Примерно как пьяный далай-лама.

Для моей хрупкой психики это зрелище оказалось чересчур сильным. Хотя, конечно, неприлично спрашивать о таких — почти интимных — вещах, но от вопросов я удержаться не смогла. Николя, однако, тут же отмел нездоровые предположения о кодировании, зашивании и… чем там еще закоренелых алкоголиков пользуют? Отмел легчайшим мановением руки:

— Да брось, я год не пью, это уже археология. С какой стати лечиться, я тебе что — больной? Просто надоело, пора делом заниматься. Лучше расскажи, кто там у нас еще остался.

Я вкратце изложила ему последние редакционные новости: кто пришел, кто ушел, кто какие перлы прозевал. «Уполномоченные послы» и «наиболее распространенные стоматологи», выловленные на прошлой неделе у одного из новичков (причем выловленные в последний момент — едва-едва номер не ушел в типографию), Николя восхитили не меньше, чем меня.

Мои представления об окружающем мире поплыли куда-то со страшной скоростью. Образ трезвого Николя в них не помещался. Ну никак. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. И вот однако же…

Оставалось развести руками и вслед за одним давним-предавним знакомым всепонимающе заметить: «Жизнь — большая». Много в ней разного помещается, это правда.

Боб и Николя мгновенно нашли общий язык, ударившись в рассуждения не то о художественных достоинствах спектакля, не то о боевых качествах чего-то огнестрельного. Терминология, которой они кидались, на слух приближалась к непечатной, хотя скорее всего, я просто этих слов не знаю. К счастью, минуты через три «мальчики» вспомнили о моем присутствии и начали наперебой меня развлекать. Боб стал пародировать то, что мы полчаса назад видели на сцене — не в обиду актерам будь сказано, но у него получалось куда смешнее — а Николя принялся рассказывать забавные случаи про тех, чьи портреты висели в фойе.