Очищение

— Все люди не умрут, — пояснил гость. — Человек — живучее создание. Но впереди — века и века дикости. Поклонения мне. И открытого, под разными именами, и завуалированного, но не менее истового. Тупые племена людоедов, бродящие по земле среди остатков вашей цивилизации, среди медленно, мучительно оживающей природы, кишащей мутантами и уродами. Медленное, мучительное выползание на — вот ведь ирония! — рубеж, когда на их шеи усядется кто-то самый сильный и наглый и погонит их в «новую цивилизацию». В новый бессмысленный круг. Уже далеко не первый круг. Так будет всегда. Пойми, старик, — всегда. Более всего люди страшатся своих же выдумок, неистовей всего поклоняются своим же овеществленным страхам. А такие, как ты, — редкость. И такие почти всегда бессильны. И ваша мука — при мысли, что вы знаете правду, но вам никто не верит, — тоже моя пища, старик. Ты верно сказал: все — от людей. И в первую очередь от них — их несчастья, беды и муки. Круг замкнулся, затянулась петля. Я снова победил. Мне жаль, что твое тело уже подошло к концу и ты не увидишь этой моей победы во всей ее полноте.

Он улыбался. Ослепительно-белыми зубами, на которых плясали алые отблески. Скрестив на широкой груди сильные руки с изящными длиннопалыми кистями. Смотрел сверху вниз на сидящего в кресле Лютового и — улыбался.

— Люди умирают по всей земле, — звучал его голос, похожий на шорох песка, только оглушительно громкий. Лютовой когда-то слышал, как «поют» барханы в пустыне, и подумал: не его ли песню они пели? — Те, кто выжил в ядерном огне, умирают. Каждую секунду. Родители, которые потеряли своих детей. Дети, брошенные своими родителями. Детские мечты, детская радость, детская вера — текут прочь, как вода в сите, беспомощны пальцы, старающиеся ее удержать… Они чернеют и вливаются в меня — страхом, безнадежностью, безверием. Взрослые умирают, понимая, что бессильны, — как сладостно их бессилие, старик, если бы ты знал… Друзья отбирают у друзей последнюю канистру бензина. Брат убил брата из-за сухаря. Тот, кто считал себя гордым человеком, готов удушить в подворотне ребенка, несущего пойманную крысу… или уже не только удушить, а — съесть удушенного? Все книги, все фильмы, все картины, воспевавшие высокое, светлое, чистое, — не более чем мучительное воспоминание, вызывающее злость к тому, во что ты верил. Снег, старик. Скоро придет Великий Снег. Он уже пришел во многие места — я слышу, как потрескивают счетчики Гейгера под этими снежинками. Глупый старик, ничтожное тело, мозг — может быть, единственный мозг на земле, который понимает, что происходит! Я подожду здесь, пока ты умрешь. Ты знаешь, что такое смерть? У нее…

— …звонкий голос серебряных подков, — вдруг сказал Лютовой тоже тихо, но очень отчетливо. — Нет просто «смерти». Она — разная. Для каждого — своя. Моя — звенит серебром звезд под копытами мчащихся сюда боевых скакунов. Я слышу этот звон. Ты прав, она близко. Уходи, — голос Лютового сделался повелительным, — иначе даже ты, как бы ни хвалился ты своей силой, не переживешь встречи с нею. Я сделал то, что был должен, так, как сумел. А ты — просто слепец. Впрочем, это не удивительно — Тьма всегда слепа. Убирайся прочь и передай своим хозяевам, — а они есть, как бы ни корчил из себя хозяина ты! — что их черед придет тоже. Неизбежно. Как в высшей точке страха умирает страх. Как пролитая кровь становится живой зеленью. Как прорастает над руинами страданий память, равная воскрешению. Пошел вон!

Лицо странного и жуткого гостя исказилось злобной, но при этом беспомощной гримасой. Словно бы — да нет, не словно бы, а явно против своей воли! — он начал отступать к двери, не сводя глаз с сидящего в кресле и улыбающегося седоволосого человека. Старого, усталого, грузного, беспомощного — и необоримо сильного.

— Ты не можешь этого знать, — шипел он, как настоящая змея под каблуком, безжалостно и неотвратимо давящим ее. — У тебя не может быть такой силы. Эта сила и это знание умерли давно. От них ничего не осталось. Никакой памяти. Никаких руин, над которыми она может пророс… Ты не смеешь!! — Его голос неожиданно взвизгнул, красивое лицо жутковато поплыло, искривилось. — Не смеешь приказывать мне! Ты умрешь сегодня, и еще до исхода этого года я высосу души тех ублюдков, которых ты наставлял! Ты никого не смог спасти! Ты никого не смог спасти, слышишь?! Ты не смеешь надеяться! Не сме…

— Они покончат с тобой, дрянь! — Лютовой улыбнулся и закрыл глаза, возвращаясь в летний теплый день…