Очищение. Том 1. Организм. Психика. Тело. Сознание

Если вдруг ученый начинает говорить просто, значит, ему нечего скрывать, и он не боится, что его поймут. Ведь в понимании самое страшное то, что люди рассмотрят пустышку, королевскую голь. Если человек не боится этого, значит, его работа не пуста. Это обязательно что-то новое, а не украденное у предшественников и спетое другими словами.

Кроме того, если человек пишет просто и понятно, он, скорее всего, пишет и для себя, чтобы самому понять то, что ему открылось. Если же он при этом рассуждает, а не вещает, значит, это исследование, а не озарение, которое сделало его фанатиком.

Ирина Александровна рассуждает. Причем, ее рассуждения о том, что эволюционная теория Дарвина не объясняет, как накапливаются познавательные способности у человека, — это хорошее философствование, состоящее из многоходовых рассуждений, на которые мыслители редко оказываются способными.

В общем, я очарован этой работой, тем более, что в ней высказываются и неожиданные мысли о природе сознания. Жаль только, что по существу это не исследование сознания. Сознание лишь используется для достижения главной цели — создания иного образа мира по сравнению с обычным. Обычным для Бесковой, конечно. Во всяком случае, последний абзац заключительной главы завершает книгу такими словами:

«Таким образом, как я и предполагала, в процессе анализа сознания <…> удалось расширить картину мира, достаточно последовательно осуществить принятие тех фактов, которые обычно выталкиваются за ее пределы, и показать их естественность и рациональность, не нарушая логичности всего построения в целом» (Бескова, Эволюция и сознание, с. 250).

Сразу скажу — расширение это относится все-таки к научной картине мира. И если ее и удалось расширить, то все-таки полного понимания того, что такое сознание, эта работа не дает. Задача была — объяснить и принять многое из того, что обычно Наука отвергает или вовсе «не видит». И уже одно это здорово. Естественно, для нужд объяснения всех этих «новых» для Науки явлений потребовалось существенно расширить понятие сознания. Но пришлось и что-то утерять, а что-то все еще осталось за рамками рассмотрения. Жаль.

К счастью, Бескова и сама сожалеет:

«Вместе с тем, я испытываю некоторое чувство неудовлетворенности, как будто бы что-то живое и таинственное я превратила в оцепеневшее и избыточно понятное и этим спугнула очарование загадки» (Там же, с. 251).

Очарование загадки в том, что она есть и остается. Сознание — очень живая вещь, поняв, его нельзя сделать оцепеневшим. Раз такое чувство пришло, значит, сознание до конца не понято, но зато создана картина, которую можно повесить на стену, как портрет того, кто ушел гулять.

Тем не менее, хорошо, если нам удастся найти какие-то новые черты сознания, но еще лучше, если это не гипнотизирует нас в уверенности, что найдены окончательные ответы. Я надеюсь, что Ирина Александровна неудовлетворена сделанным настолько, что продолжит свое исследование.

Я же не буду пересказывать всю работу, а расскажу о ее понимании сознания.

Сразу скажу, она тоже вставляет между собой и сознанием описываемый Зинченко прибор — символы культуры.

«Особую роль в работе играет то, что я назвала бы символическим методом.

Дело в том, что существуют сферы исследования, где у нас нет никаких шансов получить прямые свидетельства (например, параметры мировосприятия в период формирования человека как вида или особенности сознания на ранних стадиях антропогенеза). Тем не менее, для исследования природы сознания нам важно предложить модели понимания и этих вещей» (Там же, с. 11).

Если исследователь заявляет, что что-то важно, значит, ему это важно. Зачем? Это вопрос к нему. Кому-то для исследования природы сознания нужно только сознание. Кому-то…

Любой способ вести исследование однажды исчерпывает себя. Даже очищение истощается, и ты вдруг замечаешь, что проскальзываешь над каким-то гладким дном в глубине самого себя, и твои руки перестают приносить добычу. Это даже может родить ощущение чистоты…