Ода радости

Я обожала коридоры поликлиники и не велась, когда меня настойчиво приглашали пройти для грудного вскармливания после массажа вниз, в специальную комнату. В спецкомнате два узких кресла с деревянными подлокотниками, духота и окно на забор, шаткая ширма и прочная тишина. А в коридоре, о, мягчайшие черные кресла с ручками-подушками и жизнь бьет ключом, толкается и лезет в две видавшие виды качалочки и машину на ножном моторе. И даже в самом жалком из филиалов, где работает, впрочем, лучший хирург, никогда не гаснет панель с мультфильмом про Машу и медведя.

В коридоре – папы: один, дожидаясь с оздоравливающего массажа грудную дочку в сопровождении жены и тещи, прикладывается к чипсам с колой, другой – толстый увалень под потолок – семенит за резвой красоткой, приговаривая: «Ты моя танцуля», и громко, на весь этаж, в притворном воспитательном порыве, объявляет о каждой ее шалости, третий с молчаливым достоинством держит во рту соску малыша обратной стороной – этого папу я встречу в гардеробе через час и смогу лично убедиться, что соску он пронес до конца.

В коридоре – мамы, с характерной этой неспешной походкой довольной коровы, которая, кажется, происходит оттого, что все мечты этой женщины сбылись и ей просто некуда бежать от наступившей полноты жизни, но на деле просто следствие со стажем приходящего понимания, что, сколько ни бегай за этим вот, который только что попросил свою бутылочку, а потом рванул до окна, все равно догонишь, только когда он, не выпуская бутылочки, как мужик в анекдотах, уляжется поперек коридора на затоптанный пол. Но тогда уже какой смысл торопиться?

В загоне для колясок мама не сдается: брезгливо оттирает от случайного пятна коляску завидно сливочного цвета, выговаривая дочери: «Вот какой у нас папа, да? Вовремя не помыл машину…»

Ряды пеленальных столиков в гардеробе – выставка умений и разговор одними глазами царственно неподвижных в комбезах и конвертах малышей, которым мамы шумно ищут домик для пальчика в варежках. Я замечаю уверенно сидящего малыша ненамного крупнее моего и с коллегиальной фамильярностью спрашиваю, сколько ему месяцев. «Много», – отрезает мама малыша, и я думаю про себя: «Ну что за стервозина!» Стервозина выдерживает суровую паузу и вдруг возобновляет беседу: «Нам девятнадцать месяцев», – очевидно, наконец досчитав.

В гардеробе выставка забытых варежек и шапок. Гардеробщица доверительно, как в купе поезда, приглашает меня разделить с ней радость передышки: «О, какая тишина вокруг звенящая! Это перед бурей. Щас приедет ко мне электричка…» Я представляю полный поезд детей, но потом понимаю, что к поезду она приравнивает младенцев поштучно.

У лифтов выныривает уборщица с синим ведром и обращается к совести младенца на руках качающей его высокой блондинки: «Тебя мама вон как трясет, а ты все буянишь!»

В пеленальных столах по одинаковой девочке, у каждой по одинаковому коту-сумочке в руках. Это близнецы, они сбивают матрицу. Ломанешься, бывало, в открывшуюся дверь навстречу выходящей белобрысой девочке: все, можно? Нет, отвечают, у нас еще одна. И через десять минут белобрысая девочка выходит снова. А то нервная мама, привыкшая все держать под контролем, сходит с ума, оттого что не может найти, у кого перед ней талон: «На одиннадцать есть, а на одиннадцать десять?» Приходится объяснять, что перед ней записаны двое, и сейчас они как раз зашли.

Достаточно, впрочем, и одного ребенка, чтобы сбить программу и зажевать подписанное разрешение на прививку. В детской поликлинике пациенту все можно. Медсестра из платного отделения бросается помогать мне набивать данные в банкомате для оплаты прививки, воркуя, что ей просто жалко – «да не тебя, ребенка». Другая отбирает удержанный хватучей рукой стетоскоп: «Эй, нет, это моя игрушка!» Вальяжный ортопед выспрашивает Самса, не написает ли тот на него? Что вы, думаю я в ответ, мы тут писали только однажды, и то в благодарность – агукающей узистке на стул. Анемичная, юная и недавно назначенная районный педиатр, которую я едва понимаю, даже когда она – вяло, неохотно и будто сама с собой – наконец что-то мне говорит: «Вот, делайте каждый день, как я делаю, видите? Отжимаете ему деревянной палочкой нижнюю губу…» Оказалось, это был массаж десен, – так вот, даже эта рыбка в пруду просыпается и растерянно смеется, когда прослушиваемый ребенок вдруг пинает ее ножками в живот. В этот момент я окончательно убеждаюсь, что детей она до сего дня видела на схематичном рисунке в учебнике.