Ода радости

– Что ж ты за блогер, если даже его не сфотографировала?

Я смутилась, зачем-то стала оправдываться: мол, схватила его, ссыпала с его языка иголки, стала ими покалывать, чтобы объяснить, как это опасно и остро.

– И куда уколола? – заинтересовался муж. – Нет, ну надо было, конечно, в бочок.

– Тебя там не было, – обиженно отвечаю я, – чтобы сфотографировать и сказать, куда колоть!

– Я курицу доем, не к столу будет сказано, – муж остался невозмутим и на детской площадке, где ребенка прорвало, штаны заляпало и я вопила, что не ототру. До беременности я заслужила у себя репутацию особенно запасливого зверька, не выдвигавшегося, скажем, на форумы молодых писателей без точно лишних пар колгот и непонятно на какой случай таким числом прихваченных теплых кофт. И колготы, и кофты регулярно кому-нибудь да пригождались, хотя тащила я их для себя, заранее пугаясь, что подморозит, прорвет, а я без двойного запаса. И, конечно, теперь я разобрала коляску и избавилась от упаковок запасных вещей, благо теплынь, единственно в этот день потопа.

Мы в глубине парка, переросшего в лес, и буйный след сирени забивает дух нашего преступления. Муж дожевывает холодный рулет с курицей, который пришлось купить вместо горячего хот-дога, потому что свершилось страшное: он забыл наличку. Вечер почти испорчен, но, к счастью, я не изменила привычкам юности и захватила-таки кофточку для себя. Такой белый трикотажный кофтец со скучными розово-голубыми полосками на рукавах, которые были бы хороши, однако, на штанинах. Через пять минут Самс, сунутый ногами в эти мои рукава и подвязанный трикотажным белым узлом под грудь, потрясает трактором перед девочкой, лезущей за ним на горку, будто ораторствующий патриций. Муж, доев, завлекает его продолжать путь, проложенный по гугл-карте. «Хватит, – говорит, – тебе тусить на детской площадке, нам еще тут могилу вятича искать».

И за две недели до Самсьего дня рождения муж не потерял ни самообладания, ни направления, хотя подруга сказала потом, что начинает уже его жалеть, ведь в этот раз я точно взяла с избытком. И подругой подаренное платье-колокол, в котором некуда больше пойти: в холод голо, в жару парит и соскальзывает с груди, и еще два комплекта себе, и четыре Самсу, и две пары туфель, и лопающуюся косметичку, и большой мужнин фотоаппарат, позволяющий ему экономить на моих фотосессиях.

Мы отправились на озеро Сенеж, в места детства моего мужа, у которого, в отличие от меня, детство и правда было не книжным: с курами и ежами, деревней и лагерем, озером и надувной лодкой через него, тетками и сестрой. Я распугивала купальщиков полным макияжем и воздушным подолом, я презрела туфли и затащила Самса в волну, я мокла, Самс истерил, не позволяя не то что себя – голубой резиновый кораблик, специально прихваченный из ванной, закидывать в воду, трава щекотала, я переодевалась, и мы шли через заросли под стражей динозаврьего ростом борщевика, мы форсировали мост и ждали пропуск в охраняемую зону, мы спешили на проблески заката за густыми вечерними облаками.

Воздушная юбка моя, вынутая дома для стирки, пахла водорослями, как русалий хвост.

И этот запах – всё, что осталось от нашего большого путешествия на автобусах и электричках с тремя набитыми шопперами в руках. На подходе к дому муж вдруг спросил: «Где мой рюкзак?» – «В каком смысле?» – не поняла я. «В прямом!» – констатировал он и сорвался в темноту. Как потом оказалось, он догнал автобус, который подозревал, на арендованном каре и даже обогнал, решив поймать его на конечной, но тот вдруг свернул маршрут, и муж поехал допрашивать сотрудников метро.

За это время я успела настрочить ему эсэмэску, что жизнь его мне дороже рюкзака с ключами и большим старым фотиком, на котором вот так глупо сгинули отпечатки нашего долгого, трудного, в романтических зарослях дня, а дню этому никто из нас троих не радовался так, как я.

И окончательно понять: человеку все равно, что оплакивать. Глубина отчаяния не соизмеряется с окружностью бреши.

Дело не в вещи, а в принципе. Не нужно доходить до крайностей, чтобы испытать острую экзистенциальную обиду.

«Зачем?» – этот вопль отправляется в небеса, пока отправительница прячет глаза, не смея ни мужу, ни Богу показать, до какой степени она разочарована.

И чувствует, что осталась ни с чем, разгребая три пакета барахла и едва не отбиваясь от сына, который никак не уснет, не даст ей без свидетелей, всей душой предаться гневу – последнему утешению обманутого судьбой. Какая насмешка: подарить нам этот день – и в самом конце отобрать то, для чего он затевался!