Ода радости

Шествуя от палатки в центр сектора к туалетам, между переливчатым рассветом по правую руку и остывающей полной луной по левую, между флагами на палатках и похмельными мужиками, облегчающимися у забора, я думала о том, что все это могло бы и, вероятно, должно было случиться со мной раньше – лет на десять. Но не случилось, потому что тогда я никак не смогла бы оценить этот покой и волю, анонимность и открытость, да и саму внезапность чумовой поездки с незнакомцами, ставшими за дни фестиваля привычными и родными, как гитарный рык по ночам и густая земля Вакена по колено.

Как не породниться, если вот и к одному из наших, только что счастливо отпраздновавшему свадьбу, приступила с откровенными предложениями мимо шедшая испанка. «Что было на Вакене, останется на Вакене», – тоном пророчицы вещает она, а он аккурат без молодой жены, однако ничего, держится. Спутница в розовых кедах доверяет мне тайну моего лишнего билета: соскочила девушка, оставленная молодым человеком ради ее лучшей подруги, сейчас помогающей ему с примеркой камуфляжных штанов на вакенских развалах, а в прошлом году впервые прибывшей на фестиваль пассажиркой на мотоцикле, который пострадавшая, как оказалось, уверенно вела к разрыву. Изменщики недавно поженились, мото-дева одна объехала всю Черногорию, а спутница в розовых кедах развелась и взяла квартиру в ипотеку. Лето пролистывается, добавляя единицу к числу легендарных фестивалей, крутятся грани кубика, клеточки совпадают и снова разбегаются, чтобы счастливо улечься в новой комбинации. Вот и я приехала сюда не за ним, но теперь имею повод удивиться тому, что можно взмолиться, как раджа под лавой золота: довольно! – когда он в замерзшей палатке с крышей, протекшей под забытым на ней мокрым зонтом, не вылезая из спальника и не доставая дальше шеи, трется об меня носом, и на годы вперед запоминаю его, придушенно смеющегося над моей шуткой, утренней и очень невинной, но сказанной вполголоса, как соучастнику преступления, потому что рыжий товарищ прохныкивает наше брезентовое укрытие, волнуясь, что спутник мой еще не готов выдвинуться к автобусу в аэропорт, куда сегодня меня, а значит, и рыжего провожает, и я голосом, полным легчайшей иронии, понятной только тому, кто внутри, бормочу тому, кто снаружи: как же не готов, он готов, вот он уже и свитер задом наперед надел.

Все вывернуто и потому готово, в том и дело. Я ехала не за ним и уезжаю без него, но трудно придумать более угарное начало романтической истории. Я искала не такого, как он, но именно потому глубоко оценила, когда нашла.

В известной книге Робин Норвуд «Женщины, которые любят слишком сильно» есть замечательный, очень летний и неизменно рабочий образ, позволяющий легко проверить себя и свои отношения. Стоит спросить себя: что будет, если в нашей, на двоих, лодке я перестану грести? Отпусти весла – и узнай, чувствует ли лодка вес твоего спутника. Идеальная модель, в нашем случае сработавшая наоборот. Хотя именно книгу Норвуд мне советовали читать, когда я обращалась к случайным психологам за советом, как мне реагировать на вот такого: кто молчит, скрывает, воздерживается, не проявляет, не зовет – не трогает весла.

Холодный партнер, закрытый партнер, эмоционально недоступный – с подачи психологов я испугалась, что ткнулась в старую боль, в третью свою убегающую влюбленность. И только потом вспомнила, что дважды обманывалась, принимая за страсть безудержную молотьбу веслами.

Тот же, кто весла отпустил, дал мне возможность прочувствовать, как я гребу в лодке, да, одна: как бестолково гоняю брызги, как истово пру против течения, как от натуги не вижу берегов.

Нет, конечно, не его я искала.

Я искала того, кто говорит, чтобы самой пореже слышать себя.

Я искала того, кто устроит мне праздник, чтобы не замечать, как меня пугают будни.

Я искала того, кто уверен в нашем будущем, чтобы пойти туда, взяв его крепко за руку и так же крепко зажмурясь.

Я искала того, кто так сильно захочет быть со мной, что не даст мне продыху на догадку, что мне уж лучше одной, чем с ним.

Я искала того, кто возьмет, и погребет, и потащит, чтобы за плеском и суетой не чуять, куда нас несет река.

«Трудная любовь», – скажет мне мама, которая в мессенджере особенно умела пошутить. Я забрасываю ее красненький планшет, бережно вынутый из фирменной коробки там, в джалал-абадской квартире, пока бабушка отвлеклась на ретро-радио и лепешку с медом, – заваливаю торжествующими сообщениями, что вот мы наконец и поженимся. Я недавно вернулась из писательского убежища в Шотландии, в разгаре последний триместр, и весь сеанс, кажется, про первых советских космонавтов меня преколко подпирают изнутри пяточкой.

Нет, это точно не история для парадного семейного альбома, хотя бы потому, что, будь у меня дочь, я не знала бы, как ей рассказать правду, да и не знала бы зачем: зачем ей в ее, скажем, пятнадцать убедиться, как мне в тридцать пять, что и вот это тоже – гм, предложение руки и сердца?