Ода радости

Все счастливые дети счастливы по-своему. Девочка в розовом комбинезоне зовет маму, волоча самокат поперек пустого газона, наперерез чужой белой псине. «Девочка, а я тебя помню. Где твоя мама?» – я видела ее с круглой женщиной в куртке валенком. «Мама?» – девочка будто только вспоминает и принимается звать опять. И продолжает вздыхать двусложно: «ма» да «ма», пока я демонстрирую чудеса рассудительности, высказывая предположение, что ей вряд ли мама разрешает гулять одной, и неужели она уехала от мамы слишком быстро, и где же, наконец, эта ее мама? «Мама! – вдруг восклицает она совсем другим тоном и показывает мне за спину: – Вот мама!» Женщина в куртке валенком неторопливо показывается в начале аллеи. «О, – радуюсь я, что смогу спокойно уйти домой, а не делать бросок по набережной с чужой немногословной девочкой. – О, мама! Так давай поедем к ней!» – «Давай!» – с расцветающим энтузиазмом говорит девочка, хватает самокат и, вспрыгнув, рвет с места в ровно противоположную сторону.

Эту девочку я прозову чеширским мамонтенком. Потому что зовет маму, оставляя за собой быстро тающий след.

Ей благодаря я убедилась, как психологи правы насчет привязанности. И тугих узлов.

Когда привязанность крепка и в маме уверена, тогда в тебе ресурс и задор гнать что есть мочи прочь.

Когда не уверен, висишь на месте как привязанный.

Так пишут психологи. А белая собака знает и без них. Уходя домой, я заметила, что в зубах она, вольно ступая далеко впереди хозяйки с детской коляской, чинно носит собственный, скрученный мягким узлом, поводок.

10 января 2018

Темная луна материнства

В книге американского психолога Эды Ле Шан «Когда ребенок сводит вас с ума», переизданной в этом году АСТ, есть эпизод, оставляющий впечатление, будто заглянул на темную сторону Луны. Ту, которой лучше так и оставаться невидимой. Молодая женщина обратилась к психологу потому, что «жестоко била» своего сына. Так сильно обманулась она в надежде, что сын компенсирует ей разрыв с мужем: «Я так нуждалась в любви и думала, что получу ее от ребенка. И когда я поняла, что пока только я должна отдавать любовь, я обезумела».

Случай вопиющий, и его хочется заткнуть. Сделать вид, что уж я не из тех мам, которые делают ЭТО – срываются, сердятся, орут, трясут, приходят в исступление, перегорают и выключаются от чувства, что чего-то не достигли в своем материнстве, недотянули до сияющей стороны Луны. «Жестоко била» – крайность, от которой удержавшись, легко прощаешь себе рядовой срыв. И, не зацикливаясь, снова принимаешь сияющий вид. В отношениях большого и малого, взрослого и ребенка так очевидно распределение сил, знаний, умений, что говорить о беспомощности матери и стыдно, и смешно.

Эда Ле Шан – говорит. Она купила меня тем, что, как и я, не верит в детство. В его безмятежность, всемогущество и свет, пронизывающие рекламу и искусство с детскими образами, замещающими взрослым личную память. Ее книга о том, как трудно, смутно, беспокойно быть маленьким и как хорошо наконец стать большим. Но как же, как наконец им стать? Известный психолог, состоявшийся автор книг, уверенная в себе, спокойная и мудрая Эда говорит о счастье быть взрослой – в шестьдесят лет. Но, как о маленькой, вспоминает о себе самой в роли молодой матери.

Женщина, мстившая сыну побоями за неудачу в любви, хотела родить себе бесперебойный аккумулятор солнца. Неизлучающий, ребенок раздражал ее, как конкурент. На темной стороне материнства женщина и ребенок равны. И потому-то разлучены. Распадается притяжение маленького к большому, оба оседают в стоячую лунную пыль и ждут протянувшейся с неба сильной и теплой руки. Помощи, поглаживания, потютюшки.

Эда Ле Шан то и дело приводит образцы родительских реплик, выражающих понимание маленького большим: вроде того что «да, я понимаю, тебе страшно, вероятно, тебе сейчас лучше сесть ко мне на колени и поплакать…».

Но я чувствую, что понимаю маленького как-то неправильно – как собрата по несчастью.

Впервые я синхронизировалась с маленькими в ходе случайной халтуры – редактировала брошюру для благотворительного фонда, откуда впервые узнала о том, что бывает такая – нарушенная привязанность. Помню, как накрыло это неловкое озарение: я чувствую мир, как реально оставленные мамой двухлетки, – повлияла, может быть, госпитализация вскоре после рождения, ночевки в садике и первом классе школы. К моменту озарения я успела узнать от одного молодого человека, с которым у нас не получилось, о несовершенстве любви-нужды. И создала личную утопию о людях-солнышках, прирожденных больших, в свете которых нам, маленьким, удобно бесперебойно греться.

Теперь уже не прочувствовать, почему в пятнадцать-двадцать мне так хотелось, чтобы мужчина назвал меня «маленькой». Теперь в этом слове, как в сачке, хочется замереть и отползти или двинуться порезче и прорваться.