Одарю тебя трижды

— Отлично. Расплатился? — соизволил пошутить маршал Бетанкур.

— А как же, хал… — осекся, судорожно сглотнул слюну. — Да, грандиссимохалле…

— Правильно поступил, значит, — отметил Эдмондо Бетанкур, весь напружиненный, словно всем существом ждал чего-то, и внезапно так явно передернуло его, что полковник испуганно потупился, а маршал сунул руку под роскошную рубашку, а потом, сложив пальцы, — в карман и облегченно вскинул глаза, прикинул в уме ценность двух хрустальных шариков. — Отлично. Что на свете лучше дитяти?

— Второе дитя.

Маршалу понравилась находчивость полковника.

— А лучше второго?

— Еще одно дитя!

Маршал улыбнулся, попробовал срезать экзаменуемого:

— А лучше всех детей?

Но полковник был на высоте.

— Ваши пташки, грандиссимохалле.

Маршал оторопел, поразился столь ловкой изворотливости, но быстро сообразил:

— Заранее придумал?

— Что? — прикинулся наивным полковник.

— Ответ.

Строго смотрел маршал.

— Да, гранд…

— Все равно хорошо, — смягчился маршал и сам же удивился своему тону. Прилег на тахту и неприметно от потупившегося полковника вытянул ногу, вытащил руку из тесного кармана и запустил что-то под мундир.

— Полковник!

— Слушаю, грандиссимохалле!

— Я милостив, ты отлично знаешь — милостив. — Глаза у маршала зло сверкали, словно его пробирала сдерживаемая дрожь, но, прежде чем полковника кинуло бы в жар, великий маршал вкрадчиво позвал:

— Поди сюда, Аруфа!

Штора шевельнулась, и показалась кошка с на редкость пушистой длинной шерсткой, прятавшая в мягкие лапы острые когти; она легко вспрыгнула маршалу на колени, разлеглась. Эдмондо Бетанкур со зловещей нежностью скользнул пальцами в пушистую шерсть и, точно передавал ей жуткую, еле сдерживаемую дрожь, легонько пощипывал в шею. Кошка замурлыкала, перевалилась на спину, мягко изгибаясь, — можно было подумать, что это по ее животу носилась ящерица. Маршал уронил на пол четки, полковник сорвался с кресла, нагнулся и подал их не разгибаясь. Эдмондо Бетанкур, задумчиво щекоча кошку, знаком повелел ему сесть и, потянувшись к роскошной маске на столике, надел ее одной рукой.

— Я добр, — неуловимый вкрадчивый голос маршала тонул в громком мурлыканье. — Чрезмерно добр. Думаешь, я не знаю, что ты направо и налево изменяешь Стелле! И с кем!.. Учти, она любима мной больше других племянниц, моя питомица… Но я прощаю, понимаю: измотанному делами, тебе нужно отдохнуть, отвлечься, и поэтому прощаю неверность супруге, тем более что занятому столь ответственной работой необходимо разнообразие — разные нужны женщины, не беда, что таскаешься к разным бабам… Надеюсь, понимаешь. Но вообще в моих ты руках. — И грубо крикнул: — А может быть, нет?!

— Как же нет, так точно, понимаю, гранд…

Маршал оборвал его движением руки, не переставая поглаживать кошку, и швырнул в кресло, в которое не дал сесть полковнику, подушечку — из спинки кресла, коротко щелкнув, выступил острый штык и застыл: где он был скрыт — непонятно. У полковника челюсть отвисла.

— Видишь, мой грандхалле, — ласково сказал из-под маски маршал, — догадываешься, что случилось бы с тобой, если б ты сел туда?.. Но я дорожу тобой за преданность. — Полковник, ошеломленный, не отрывал глаз от штыка, а маршал: — Это пустяк, не воображай, что я открыл тебе значительный секрет, у меня масса других, более опасных. Это пустяк, знал бы ты про другие вещи… хе-е!

Снова ласково пощекотал кошку и выдохнул на нее.

— Ху-у-у, Аруфа… Какие новости в Нижней Каморе?

— Хорошие, маршал, убивают друг друга.

— Не очень поредело население?

— Нет, грандиссимохалле… в меру… Убивают друг друга, зато плодятся здорово, прямо как крысы, грандиссимохалле.

— Это хорошо, — отметил Бетанкур и тихонько сунул руку за пазуху. — Наше могущество, чтоб ты знал, Сезар, и в них тоже.

— Так точно, маршал.

— Как там Риго, наш Ригоберто, все верховодит?

— Так точно, гранд…

— И все такой же опасный?

— Страшно опасный, гран…

— Стоило б убрать его, да кто сумеет заправлять в Нижней Каморе… — задумался маршал. — Совсем отобьются от рук, никакой управы не будет на них, верно, грандхалле?

— Так точно, маршал.

— Послушай-ка, что я тебе скажу… Вели одной из утренних девок родить от Риго. Он устраивает нас по всем статьям, только не в меру отчаянный, отпетый, в Нижней Каморе все головорезы, но этот и перед тобой не отступит, ни свою жизнь, ни чужую ни в грош не ставит, грандхалле, вполне может взять грех на душу, даже на тебя запросто поднимет свою убийственную руку, а если у него появится ребенок, научится и отступать, и уступать, сам знаешь: дитя — это любовь, а любовь — бремя… И страх ему станет ведом — пусть немного, совсем немножечко, в такой степени, в какой устроит нас… Смягчит его младенец нежными ручонками и хлипкой головкой… Полюбит он свое дитя, мой грандхалле, а что на свете лучше дитяти, к тому ж заложником сможем держать малыша у себя, один слюнявый пискун поможет нам немного укротить этого головореза из головорезов. Что на свете лучше дитяти…

— Истина глаголет вашими устами, великий маршал.

— Прекрасно. А игрушку почему скрываешь?

— Пообтесать надо.