Одарю тебя трижды

Не скрою, я с радостью прочел новую повесть Гурама Дочанашвили — «Ватер/по/лоо, или восстановительные работы». Она названа фантастической, и «при всем том, что жители тех мест ни бельмеса не смыслили в бое быков, это происшествие в основном произошло на территории, принадлежащей Испании, и промеж испанцев». Испания эта сильно смахивает на Англию в лесковском сказе о Левше, и представлена она соответствующим образом. Вот сноски: «У испанцев бывает по два, три, пять, а то и более имен»; «Мадрид — город в Испании»; снова: «Мадрид — город в Испании»; «Надоело, ну! Сколько можно все разъяснять» — это опять в связи с упоминанием Мадрида…

Какая же Испания без Кармен? «Там, на фабрике, ты было ступила на правильный путь, однако вместо того, чтобы прославить себя высокими показателями в труде, ты возьми да соверши уголовное преступление с применением холодного оружия. Почему, почему ты свернула с трудовой дороги, куда-то в колючие заросли, чего, спрашивается, ты там искала?» Вот, в связи с Карменситой, о путаных отношениях литературы с действительностью: «Я так диву даюсь, чего это ты, вся, с головы до ног, окутанная тьмою, сумела так сильно блеснуть, что величайшая рука написала о тебе повесть, тогда как бессчетное множество наипорядочнейших представительниц женского пола даже по ошибке не удостоилось за всю свою жизнь простой телеграммы?» А то и просто вздох-восклицание: «Свобода стояла в огромных глазах Кармен, товарищи!»

В этой Испании скакун может бросить седоку: «Тебе ли восседать на таком коне, как я?» — и седок удивится только тому, что арабский скакун знает по-испански. Создавать ос то а нежную действительность с такой легкостью и изяществом — особый дар, и как ему не порадоваться! Как не принять дух этого веселого сражения с шаблонными, то есть унылыми представлениями о предмете? И потом — не ради же самодельных стилистических упражнений написана фантастическая повесть.

История Бесаме Каро, пастушка-сироты, дивно игравшего на свирели, подобранного известным маэстро Рохасом, привезенного в дом маэстро, сданного на учебу в величественный, белоснежный Дом Музыки, вызвавшего пылкую симпатию прелестнейшей внучки Рохаса, — история эта поначалу столь сладостна и столь упоительно изложена, что ей остается или превратиться в самопародию, или взорваться вовсе неожиданно. Происходит, ясно, второе. Вчерашний пастушок не только учится играть на флейте и носить форменный бархатный берет, но и овладевает всяческими науками. В том числе историей. А преподает историю пылкий испанец с испанским же именем Картузо Бабилония. У Картузо — одна, но пламенная страсть: Наполеон Бонапарт. Его считает Бабилония величайшим человеком. Бесаме же первым среди великих называет Бетховена. Разговор наставника с упорствующим учеником кончается тем, что последнего посылают на восстановительные работы…

События накатываются на нас так, что мы не успеваем понять их зловещего смысла. В этой самой Испании, где находится, помимо прочего, город Мадрид, любимейшая игра масс — водное поло. И главные герои, любимцы тех же масс, силачи-ватерполисты, горы мышц и воплощенная свирепость. На восстановительных же работах делают ватерполистов, делают просто — выбивая из них все человеческое. Обучая безжалостности, автоматической жестокости и прочему. В повести показаны эти тренировки: симпатичные, в общем-то, ребята становятся животными, ибо в тех условиях иначе — не выжить.

Мучительно превращение Бесаме в ватерполиста № 1, чья свирепость не имеет равных. Не менее мучительно и его возвращение к самому себе и своей флейте. Музыка возрождает Бесаме, не погасшая в его душе мелодия. Не пожалел ли нас, читателей, автор фантастической повести, показав поначалу, как податливо и беззащитно бывает перед грубой силой человеческое естество? Естество творца?

В прекрасной Испании, в прекрасном городе Алькасаре стоит величественно-белоснежный Дом Музыки, куда направляются чинные ученики, и вовсю функционирует центр восстановительных работ, то и другое — совсем рядом, и, как оно бывает в испанской жизни, пугающе и хрупко это странное равновесие. «Твердо запомни, Бесаме, что звуки в воздухе не теряются», — говорит восстающему из духовного небытия ученику великий Рохас. Разделить твердость его убеждения?

Скептик, говорю об авторе, — оказался, на поверку, неисправимым романтиком. В финале повести флейта «несла в себе самое главное из того, что есть на всем белом свете, — Свободу и Любовь. И как будто бы поправший всех других, а на самом деле попранный и приниженный, наш Бесаме с мягко всхолмленных вершин музыки вновь видел землю с суетящимися на ней, точно мураши, людьми и ватерполистами».

Есть истины, которых в равной степени не дано обойти ни скептикам, ни романтикам. Потому что они — истины. И главная из них: все самое важное для себя человек должен открыть сам. Споря, сомневаясь, открывая открытое, но непременно — сам.

А как иначе сказать свое?

А. РУДЕНКО-ДЕСНЯК

INFO