Одержимость

Когда именно это началось? Как это случилось? Как получилось, что мы стали жить ради женщин, умирать ради женщин, убивать себя ради женщин? Совершать ошибки и глупости, безрассудства. Когда это стало одержимостью? Я не знаю ответа. Вся бесконечная глубина искусства – всё это тоже только ради них. У меня нет ответов, я лишь знаю, что это абсолютная, пахнущая хлоркой и железом, истина. Мы стоим на грани безумия. В них мы видим свой смысл, свою высшую цель, своё оправдание, своё стремление, проблеск призрачной упущенной возможности перерождения сверхчеловеком. Только лишь ради них.

Я стряхиваю пепел и белые хлопья оседают мне на руку, поддетые прохладным поздне-летним ветром. Да, моя дорогая, моя госпожа, я уже чувствую тебя в воздухе, втягиваю тебя носом, как пес, учуяв тропу. Шахматные фигуры падают вниз, с доски, прочь, в оркестровую яму нашего существования, которое мы тщетно пытаемся завернуть в паутину смысла, псевдо-радостного и потешного оправдания бессмысленного бытия. Да, моя осень. Я уже чувствую твои серебряные перчатки на своем пороге, чувствую, как они готовы ласкать мое переполненное тревогой и тоской сердце. Жду осень, каждый год, год за годом. Жду чертову осень. Как избавление, как монохромного Иисуса с гноящимися ладонями, в которых он приносит спасение. Ради тебя я пройду через все океаны и все штормы, под фрегатом моей вечной тревожной тошноты.

Я знаю, я смогу.

Я всю жизнь боролся со своими демонами.

Осушить водоём, чтобы поймать рыбу

Иногда я мечтаю о других осенях. С этой – что-то не так, она какая-то иная. В этой всё хуже. Не то чтобы очень, но всё же.

Всё сломано. Всё испорчено. Всё отравлено.

Я вновь и вновь просыпаюсь после этих длинных коридоров подсознания, после этих долгих забегов в пучины неизведанного. Мои сны становятся всё длиннее, всё запутаннее. Я вроде бы здесь – но и где-то совершенно далеко. В реальности, так похожей внешне на нашу, но сложенную абсурдно-причудливым образом. Мне всегда тяжело после пробуждений. Мой разум, мое естество – протестует против этого резкого возвращения в мою реальность, в замкнутость моих стен, моего потолка, моих серых будней, пропитанных одиночеством. Я подолгу пытаюсь войти в ритм, поутру собрать себя заново, оставить все эти грезы эскапизма в причудливых мирах фантасмагории, что рисует мое подсознание по ночам – мирах, где знакомые места и знакомые персонажи перемешиваются в дикий коктейль, вроде знакомый, а вроде и абнормальный, коктейль, который я пью большими глотками. Мне сложно еще и потому, что во сне всё это кажется мне абсолютно нормальным и закономерным, я не замечаю подвоха. Но по пробуждению я начинаю вспоминать – от этих воспоминаний не скроешься, не убежишь, они лезут в мою голову своими липкими щупальцами, своими грязными руками, своими богомерзкими стопами топчут и гнут мой рассудок. Вроде бы знакомые места и персонажи. Иногда мне стоит больших усилий помнить о том, что именно мне снилось, а что было взаправду. Иногда это действительно сложно и мне становится страшно. Иногда я панически боюсь, что перестану различать сон и реальность, что мои воспоминания и память смешаются в проклятой диффузии. В моих снах абсурдным и тревожным способом смешиваются реальные образы. И именно из-за столь пугающей реальности происходящего мне тяжело по утрам отойти от ночных приключений. Я могу еще долго ходить загруженный, подолгу, до полудня или дольше, отходить от всех этих переживаний и тревог. Вспоминаются времена моей работы в театре. Режиссер всегда говорила мне о том, что я слишком вживаюсь в роль, слишком переношу всё на себя, принимаю близко к сердцу. А потом, после репетиций – не могу «отпустить» всё это, оставить за рамками сцены, перестроиться, переключиться на реальность. Это – моя большая проблема. Меня пытались отучить, но всё безуспешно. Я всегда «загружался» слишком сильно, не мог по щелчку пальцев перестать быть морально загруженным своими драматическими ролями, и переживаниями, связанными с ними. Я переживал их в самом прямом смысле слова. Это – мой дар и мое проклятие. Пусть будет так. Возможно, всему виной гиперэмпатия. А может, гиперэскапизм. Так или иначе, я никогда не умел быстро возвращаться в реальность. После снов ли, после драматических ролей – не важно.

Всё, что остается у меня – это память. Моя память, мои воспоминания. То, что будет греть меня долгими осенними и зимними вечерами, то, что останется в моей голове навсегда. То, что никому не выйдет у меня отнять.

Металлические небоскрёбы слегка колышутся на ветру