– Дэниел Брайт, – прохрипел я. – Какой… – зашелся кашлем, – чертов сюрприз.
Темная лошадка Драконов. Не единожды я задавался вопросом: что он забыл в их рядах? По наблюдениям, он слишком мягкий, спокойный. В нем не виделось той отчетливой тьмы, что плескалась в Марке и остальных.
– Тебе не хватит воли… – начал было я, но закончить не успел.
Дэниел спокойно наставил на меня пистолет и, не произнеся ни слова, не выказав ни единой эмоции, спустил курок.
Эпилог
Три года спустя
Николетта Кейн
Лос-Анджелес
Шипы кололи ладони, пока я шла по тропинке кладбища Холли Кросс мимо искусственного грота и статуй святых, сжимая в руках шесть белых роз.
День выдался солнечным, и я порадовалась, что захватила солнцезащитные очки и сейчас не пришлось щуриться, высматривая нужные надгробия. Каждый раз боялась пропустить поворот и в итоге заблудиться на огромной территории кладбища.
– А вот и вы, – улыбнулась я, заметив фамилию Кейн на черном мраморе.
Присев, смела пыль с плиты отца.
– Здравствуй, папа, – подняла очки на голову и положила розу возле его могилы. – Прости, что всегда захожу так ненадолго. Когда-нибудь обязательно задержусь, чтобы рассказать тебе обо всем, что произошло за последние годы. Хотя, вероятно, ты и так все видишь. Спасибо, что присматриваешь за мной. Знаю, что это так.
Обратив взгляд левее, я уставилась на высеченное имя на соседней плите: Элизабет. Оставила на ней второй цветок и провела пальцами по шершавым буквам. Почему-то к маме я никогда не обращалась вслух. Быть может, потому что так и не узнала ее. Не слышала ее голоса, кроме как на старых записях отца. Мне сложно представить наш с ней диалог, поэтому я молчала, однако в груди теплилась так же признательность. Уверена, она присматривала за мной вместе с папой.
Возложив цветы на расположенные по соседству могилы Ричарда и Изабель, я прошла к двум последним плитам.
Крепко сжала стебли оставшихся роз и сглотнула подкативший ком.
Чуть больше трех лет назад, когда я очнулась в больнице и осознала, что кошмар, мучивший меня на протяжении нескольких месяцев, воплотился в жизнь, – с той лишь разницей, что пламя поглотило не отца, а Марка с Микаэлем, – я думала, что моя реальность больше не будет иметь смысла. Под влиянием скорби и отчаяния мне и самой больше не хотелось жить.
Однако тогда же, в больнице, две новости подарили мне надежду. Сперва Дэниел заявил, что среди завала пока не обнаружили ни тел, ни останков. Драконы тотчас организовали поиски, прочесывали окрестности, надеясь отыскать хоть какую-то зацепку. Хоть что-нибудь. А затем… Затем доктор вручил мне ключ к моему будущему и повод воспользоваться им. Он сказал, что мы в порядке.
В итоге тот день стал одновременно и самым ужасным, и даровавшим мне смысл жить и сохранить частичку Марка.
Поиски продолжались. И если Стив с Драконами искали следы Марка с Микаэлем, то Дэниел всерьез взялся за Диего. И его старания возымели успех. Дэни нашел его. Помню, когда он заявил, что убил подонка, я испытала облегчение. Впервые в жизни мне стало легче дышать от новости о чьей-то смерти. Не знаю, что это говорило обо мне как о человеке, но Диего отнял у меня слишком многое, чтобы я его жалела. Внутри осталась одна только жгучая ненависть к нему.
Поиски Марка и Микаэля ни к чему не привели, однако первые полгода я верила, что однажды они оба вернутся. Просто появятся на пороге дома. Расскажут какую-нибудь безумную причину своего долгого отсутствия, и все будет в порядке.
Все
Вот только кажется, у судьбы на этот счет имелось свое мнение.
Спустя еще год я держала в руках документы, в соответствии с которыми Марк и Микаэль были признаны мертвыми. Стивен и Дэниел форсировали процесс оформления свидетельств о смерти, чтобы провести формальные похороны, а также официально завершить передачу дел Драконов Стивену. Марк все предусмотрел и назначил себе преемника, чтобы власть не перешла в руки неизвестного, кого мог бы прислать Совет в случае отсутствия наследника.
Как только Стив в полной мере вступил в права лидера Драконов, они с Антонио заключили официальное перемирие и смягчили правила пребывания членов группировок на наших территориях. Хотя оба понимали, что многолетнюю ненависть так просто не искоренить.
Самые тяжелые для меня месяцы выдались после похорон. Тогда случился переломный момент. Скорбь и отрицание достигли высшей точки, надломив во мне что-то. И лишь после этого пришло смирение.