Одержимые войной. Доля

Познакомились они незадолго до того, как Гриша уходил в армию. Юный музыкант был влюблён. На именинах у предмета своей страсти, которую Гриша знал с училищных времён, был её поклонник художник Туманов. Были и ещё какие-то люди, но их Гриша напрочь забыл уже наутро. И немудрено: девушка, играя на чувствах одного из своих ухажёров, оставила у себя ночевать обоих. Она изощрялась в распалении их чувств при помощи стремительной смены нарядов, лукавого заигрывания то с одним, то с другим, вкрадчивого шёпота, декламирующего стихи Цветаевой, Мандельштама и Северянина. Обольстительная грация, с какой она двигалась, подавая гостям чай, напоминала отточенную пластику гейш. На Володю это, однако, произвело прямо обратное действие, и в половине третьего он отвалил спать на кухню, где только раз громыхнул раскладушкой и затих. Девушка села к Бергу на колени, обхватив его ошалелую голову руками, и долго-долго задумчиво смотрела ему в глаза, ничего не говоря. Потом встала и ушла в другую комнату, он же остался сидеть на диване, не смея двинуться с места. Через какое-то время она снова показалась в дверях – в ночной рубашке, с распущенными волосами, босиком переминаясь с ноги на ногу на холодном полу. Гриша заворожено смотрел на неё, медленно поднимаясь, и также продолжал смотреть спустя несколько минут, когда она, отступая шаг за шагом, тихо влекла его в свою комнату, не сводя с него печально-насмешливого взгляда. Теми же глазами он смотрел на неё, когда она, улыбаясь, расстёгивала его рубашку холодными чуткими пальцами, и он послушно стоял против неё истуканом. И лишь когда эти ледяные от нетерпения, чуть подрагивающие пальцы коснулись его бёдер и поволокли в мягкую прохладу постели, он будто бы очнулся, и в нём впервые в жизни пробудились столь естественные инстинкты, что он только изумился простоте, доселе неведомой ему, с которой он предался неге сладострастия, покоряя её силе ту, кого ещё вчера считал недосягаемой. Не было ни малейшего препятствия его движениям, и, когда руки его снимали ставшую ненужной ночную рубашку, она со сладким вздохом помогла это сделать. Ему показалось, что всё это уже не раз испытано им в тысячах прежних жизней, надлежит только исполнить этот упоительный танец так, как он должен исполниться. Гриша боялся отвести глаза от её глаз, меж тем как их тела уже соединились, но ему мерещилось, что он видит её всю – пухлый маленький животик, стройную талию, слегка преувеличенные бёдра, делающие фигуру чувственной, слабый шрам чуть повыше паха, запечатлевший уверенную руку хирурга, скрывающееся в мягком девичьем пуху сладкое лоно любви, распростёртое перед ним и трепетно внимающее каждому его движению, длинные и стройные чуть полноватые ноги… Сердце заходилось от юношеского восторга, когда дрожащей грудью он прижимался к её влажным холодным оттопыренным соскам, а она полуоткрытыми губами ловила его поцелуй, холодея от страсти, и судорожно ворошила его волосы руками. Оба уже исходили желанием, но он всё не решался вкусить запретного плода, и она жарко дышала ему в ухо: «Ну что же ты? Не бойся! Не бойся… Я так хочу…». И когда, наконец, он осторожно погрузился в знойный омут её чрева, всё вокруг поплыло, хотя последний хмель улетучился давно – при виде её босой в ночной рубашке перед ним. По мере того, как вожделение плоти вскипало в них, она только разжигала испепеляющий огонь жгучим шёпотом: «Ещё! Ещё!». И вот уже восход порозовил стены домов, и бесстыжий свет начал всё яснее обозначать контуры двух юных тел, разметавшихся по кровати. Истощённая и истощившая, она покойно лежала на спине, поглаживая его тяжёлую голову на своей груди. Гриша уже начал было задрёмывать, как она оторвала его от себя, взяв за голову неожиданно сильными руками, и сказала, щурясь глаза в глаза: «Спасибо. А теперь одевайся и иди в ту комнату. И постарайся больше никогда не приставать ко мне». Сон слетел. Обидное чувство поставленного в угол мальчишки навалилось на сердце, захотелось о чём-то спросить, что-то сказать, но она закрыла ему рот рукой, добавив: «Ты очень славный. Но нам больше не будет так хорошо. Я знаю. Я не та, что ты думаешь. Иди. Иди». И сладко поцеловала его, отталкивая от себя.

Наутро, осоловевший и измученный, Гриша молча позавтракал с художником, и они ушли, не попрощавшись с хозяйкой, мирно спавшей в своей дальней комнате. Володя не ехидствовал, не осуждал, не проявлял любопытства. Но и одобрения в его молчании не чувствовалось. Постояли на трамвайной остановке. Гриша попросил сигарету. Художник бросил на него удивлённый взгляд. Удивился бы ещё больше, узнав, что до сих пор Гриша вообще не курил. Но пачку протянул. Горький дым первой затяжки выдохнули, не сговариваясь, вместе, и в этой одновременности было что-то облегчающе забавное. Старший «соперник» приобнял младшего за плечо и весело молвил: «А ну, герой-любовник, берём тачку, и – ко мне, отоспишься».

Вот так и познакомились.