Одержимые войной. Доля

– Ну, не знаю. Интерес чи шо. И потом, Грицько, дывыся: все мы навсегда солдаты. Скильки б рокив ни мынуло, каждый з нас, як бы це мовыты, наче вийною одержимый. Що, кажешь, ни? Ещё как одержимый! А вжэ у кого с той войны зацепочка осталась – переписка там, писня яка, низащо не отвяжется.

Гриша внимательно посмотрел снизу вверх в Костины глаза, пытаясь прочесть в них недосказанное. Но, похоже, Костя ничего не утаивал. Это великанское прямодушие просто бесило.

– Значит, это тебя с твоим Гусевым я должен благодарить…

– За що?

– За то, что мы с нею встретились вновь. Она все эти годы следила за мной, знала обо мне всё. А я-то, дурак, всегда думал, что бабы болтливее мужиков.

– Ну, що трохи умнее нас, не сомневайся. А чого ты недовольный? Кабы не тии письма, був бы зараз один, як сыч.

– А я и так один, – зло усмехнулся Гриша и ушёл к себе. Анна Владиславовна махнула рукой и ответила на немой вопрос Кийко:

– Оставь его. Когда он вспылит, таких глупостей наговорит, что потом месяц жалеет. Пусть один побудет. Главное же решили.

– Решили, – выдохнул Костя и покачал головой.

Глава 32. Ноев ковчег

Ангелы нисходят на счастливых. Только освободившийся от страха человек может счесть себя счастливым. Но до тех пор, пока страх довлеет над душой, не ведать ей счастья. Ибо счастье не приходит в трепещущую душу. Иные страждущие в поисках счастья идут к наслаждениям земным. И обретают новые круги ада, подслащённые дурманом, от коего немыслимо трудно отказаться. И на склоне лет приходят к такой крайней степени опустошения, по сравнению с которой самый ад кажется детским развлечением. Иные бегут за счастьем от бед, так и говоря, что счастье это только отсутствие несчастья. Но, построив своё зыбкое представление на изначальном отрицании, постепенно теряют разницу между одним и другим и опустошаются не менее первых. Третьи всю жизнь соблюдают установленные кем-то когда-то правила, чтят писанные законы, кладя земные поклоны нарисованным идолам, посещая рукотворные храмы, соблюдая посты и уповая на загробное счастье. При этом не получают его, поскольку не познали, что это такое в жизни земной. Они заменили счастье на своего рода соглашение, или договор, или Завет, по коему некий Вседержитель якобы обязуется исполнить их чаяния, если они посвятят ему всю энергию своей души в течение жизни. Они идут на свет, не видя света, и никогда не достигают его.

Когда утренний туман растаял, Воин Пантелеич вышел из машины, потягиваясь ото сна, и сказал беседующим на обочине отцу и сыну, что до дома Ольги Яковлевны дойдут пешком, недалеко. А машину оставят здесь, только надо отогнать с дороги шагов на десять и укрыть ветками. Андрей неохотно оторвался от разговора с отцом, которого не видел столько лет, и выполнил распоряжение старшего. Пока отгонял машину, на заднем сиденье проснулась Маша. Она улыбнулась мужу, прислушиваясь к ощущениям в своём чреве, и с какою-то неожиданною радостью согласилась проделать небольшой путь пешком. Видимо, тряская езда утомила её. В живописной деревеньке на берегу привольно раскинувшегося круглого, как око ангела, Жижицкого озера путников привечала говорливая Ольга Яковлевна. Женщина, на вид лет семидесяти или чуть поболее, была маленькой, юркой, сноровистой и постоянно лучилась удивительной улыбкой, точно кто-то забыл выключить лампочку, и постоянно тёк неяркий, но ровный свет. Её быстрая, но и неторопливая речь, пересыпанная, как приправами, поговорками и пословицами, зачаровывала слушающего. Пока гости складывали поклажу и рассаживались за большой круглый стол, у шустрой хозяйки уже были напечены первые блины, к которым поставила она кадку мёда со своей пасеки и крынку вчерашнего молока. Позавтракав с гостями, расспросив за трапезою Воина Пантелеича, что в мире деется, и, получив от него кой-какую информацию по сему поводу, Ольга Яковлевна заторопилась, засобиралась, примолвив гостям, что «дел у ней и в огороде много, и к пастуху деревенского стада сходить надоть, обед ему донесть, а гости пущай отдыхають, понеже с дороги токмо, а ужо ввечеру погуторим как надоть, и песнахорки будуть, ангела в дорогу припоють». Наскоро повязав платок, покрестясь в красный угол, отправилась Ольга Яковлевна, оставив гостей в доме. Дел у неё было много. Хозяйство немалое, своими руками созданное – и сад яблоневый, и пасека в четыре пчелиных семьи, и ткацкий станок, коим выткано всё убранство горницы – занавески, салфетки, скатерти, набожник [110] да постилы на полатях. Свинки с поросятами во хлеву, и огород немалый, а ещё лодка на пристани, на которой изредка отправлялась неугомонная старушечка порыбачить, когда времени хватало на то. К тому же приглядывала она за старичком пастухом, что пас общее стадо, «инда больно уж стар, на второй круг жизнь потекла, а умишка-то едва на один круг хватило», как с улыбкой говаривала Ольга Яковлевна.