Одержимый

«После каждого каскада брызг на судовых конструкциях оставалась тонкая корочка льда, толщина которой увеличивалась на глазах. Судно перекрашивалось в бело-снежный цвет, быстро обрастало льдом и, наконец, превратилось в бесформенный айсберг. Около суток экипаж, непрерывно сменяясь, вёл борьбу со льдом. Несмотря на околку, нарастание льда было настолько интенсивным, что ванты и мачты, брашпиль, вьюшки и тамбучина превратились в глыбу льда, штормовые портики и шпигаты замёрзли, траловая лебёдка сравнялась с надстройкой. Судно начало крениться, и, когда подошёл рефрижератор „Невельской“, траулер имел креп за 40 градусов. Команда „Норильска“ обессилела, руки у людей были обморожены и распухли, так что экипаж не способен был даже завести штормовые концы. Тогда капитан „Невельского“ объявил аврал и направил на „Норильск“ своих людей для швартовки и оказания медицинской помощи обмороженным членам экипажа. (Тут же замечание на полях: „Далее — чрезвычайно важно!“) Для спрямления траулера закрепили концы за мачты, то есть с помощью лебёдок выправили крен.

Перехожу к трагическому дню 19 января 1965 года…

Чернышёв взрывает бомбу

Всю ночь я метался и в пять утра так врезал ногой по стене, что взвыл от боли и проснулся окончательно. Снилась мне всякие кошмары: волны высотой с телебашню, Чернышёв, который гонялся за мной с шилом в руке, Маша, которая почему-то оказалась главным редактором и мужским голосом требовала, чтобы я отныне приходил на работу в коротком халате, и прочая чертовщина. Все это я коротко изложил Монаху, выражавшему крайнее недовольство тем, что его разбудили в такую рань. В знак протеста он демонстративно зевнул и фыркнул, но стоило мне пойти на кухню, как он тут же превратился в подхалима и на всякий случай последовал за мной: а вдруг что-нибудь обломится?

Когда пять лет назад мы с Инной полюбовно разделили нажитое имущество, мне достались пишущая машинка и Монах, которого я подобрал в подъезде слепым котёнком. С тех пор он вырос в дюжего, мохнатого кота, с ног до головы покрытого боевыми шрамами и обожаемого окрестными кошками, из которых он в ходе нескончаемых сражений с конкурентами сколотил свой гарем. Уходя в редакцию, я выпускаю Монаха на промысел, и он целыми днями наводит порядок в прилегающих дворах, на крышах и чердаках. Найти Монаха — дело несложное, поскольку его передвижения по местности сопровождаются улюлюканьем и проклятиями. На счёту Монаха множество подвигов, но высшим своим достижением он считает обольщение сиамской кошки — труднейшее и полное романтики предприятие, с блеском осуществлённое Монахом в кроне векового дуба, растущего в нашем дворе. Хотя та кошка принесла здоровое, полное неуёмной энергия разноцветное потомство, её хозяйка, соседка из квартиры напротив, при каждой встрече желает Монаху скорой кончины под колёсами грузовика и похорон на свалке. Монах, однако, игнорирует намёки, ставящие под сомнение его доброе имя, и отличнейшим образом здравствует: пылкий в любви, он чрезвычайно осмотрителен в обыденной жизни и счастливо избегает опасностей, на каждом шагу подкарауливающих беззащитное домашнее животное.

Пока я готовил кофе, Монах расправлялся с рыбёшкой и слушал мои соображения по поводу сна. В дневное время я обычно советуюсь с Гришей Саутиным, ночью же мой главный собеседник — Монах; с ним я обсуждаю наиболее щекотливые вопросы, и, должен заметить: ещё ни разу он не дал мне плохого совета.

У меня вдруг возникло ощущение, что сегодня со мной произойдёт нечто очень важное. Психоанализом я никогда всерьёз не занимался — так, скользил по верхушкам, но к сему таинственному предмету отношусь со свойственным дилетанту суеверным уважением. В данном случае, однако, установить причинную связь было несложно. Первое звено — общение с Чернышёвым, второе — чтение его записок, разволновавших меня не только описанием морских катастроф, но и тем, что некоторых ребят с опрокинувшихся судов я знал и теперь был потрясён обстоятельствами их гибели; третье — через несколько часов начнётся совещание в управлении рыболовства.

Не буду врать про внутренние голоса и тому подобную мистику, но после чашки кофе я уже был совершенно уверен, что эти три звена составляют одну цепь и каким-то образом я буду к ней прикован. Я ещё представления не имел, как будут дальше развиваться события, но доподлинно знал, что меня ждёт что-то из ряда вон выходящее и что без Чернышёва здесь не обойдётся. А между тем в его заметках не было ни слова об экспедиции! Раньше говорили — предчувствие, теперь — подсознание, но суть от этого не меняется: нечто скрыто в нашей психике такое, что разумом объяснить невозможно и что когда-то приводило на костёр несчастных ясновидцев и колдунов.