Одержимый

Впрочем, кое-какую пищу моим предчувствиям подбросил старик Ермишин. Вечером, когда я докладывал ему о встрече с Чернышёвым, он посмеялся и, довольный, промычал в трубку: «Погоди, завтра на совещании ещё не то будет!» А на мои расспросы Андреевич туманно ответил: «Ты пойди, пойди туда, не на двести, а на все пятьсот строк материалу наскребёшь».

Я вообще не люблю ходить на совещания, так как убедился в том, что обычно все самое важное решается наверху, но сегодня смотрел на часы с нетерпением влюблённого студента. Я так суетился, что в конце концов вызвал у Монаха законное подозрение.

— Что-то у тебя глаза блестят… Всю ночь лягался и сбрасывал меня на пол, галстук новый надел. Уж не для Марии ли Чернышёвой?

— Вот ещё, — возмутился я. — Тоже мне Софи Лорен.

Мой ответ Монаха не удовлетворил.

— Представляю, как она вчера перед тобой вертелась, — мяукнул он. — Учти, про её гастроли весь город знает.

— Брехня, — я деланно зевнул. — Бабьи наговоры.

— И брюки нагладил, — с растущим подозрением установил Монах.

— Уши вымыл, — добавил я. — Нужен я ей очень…

— А она тебе? — ехидно закинул удочку Монах. — Знаем мы вашего брата, свободного охотника, сами на стороне пробавляемся.

— Пошёл вон, негодяй, — душевно сказал я. — Распутник, ворюга, а ещё с критикой лезет.

Обиженный Монах ушёл не простившись. Полюбовавшись из окна свалкой, которую он затеял на задворках рыбного магазина, я спустился, кое-как завёл «Запорожец» и вошёл в конференц-зал управления за четверть часа до начала совещания. Туда уже загодя пришло много народу: верный признак того, что совещание обещает быть интересным.

— И пресса здесь? — приветствовал меня Чупиков. — Какими судьбами? Ага, Чернышёв пригласил, ясно… Значит, будет выступать, рвётся в газету!

— Давать материал о себе он отказался, — возразил я.

— Вы, извините, наивны, ведь это тоже реклама: вот, мол, какой я скромный! Он и рассчитывает, что вы напишете: «О себе Чернышёв говорить не любит, но охотно рассказывает о таких отличившихся на промысле людях, как старпом Лыков, тралмастер Птаха, матрос Воротилин…»

— Именно эти фамилии он и назвал, — признался я.

— Ещё бы, — торжествовал Чупиков, — опора, личная гвардия! Держу пари, что он был с вами исключительно вежлив и предупредителен.

— Пари проиграете.

— Неужели нахамил? — У Чупикова радостно блеснули глаза.

— Ну не то что нахамил, а так… Но это не имеет значения, человек он всё-таки незаурядный.

— Очень может быть, — сухо проговорил Чупиков, сразу теряя ко мне интерес. — Желаю успеха. И отвернулся. Чего требовать от человека, у которого из-под венца увели невесту!

Кивнув, прохромал мимо Чернышёв, тонкие губы, искривились в усмешке — это он раскланивался с Астаховым; многие поздравляли его с победой в соревновании, и Чернышёв благодарил все с той же довольно неприятной усмешкой, ставящей под сомнение искренность поздравителей. Ему бы шляпу с пером и шпагу — Мефистофель! Появился и Ермишин, которого капитаны приветствовали с подчёркнутой почтительностью, старика здесь любили. Я помахал ему рукой, и он сел рядом.

— Старею, — отдуваясь, проговорил он. — На третий этаж без лифта поднялся — чуть главный двигатель не пошёл вразнос.

— Курить надо бросать.

— Э, я свою плантацию давно выкурил, — вздохнул Ермишин, — пустую трубку посасываю. Блокнотом запасся?

Я с заговорщическим видом приоткрыл портфель, где лежал магнитофон.

— С пятого ряда? — усомнился Ермишин. — Не возьмёт.

— Микрофон мощный, шёпот из-за дверей улавливает.

— Постой, так ты и меня записывал? — спохватился Ермишин. — Все словечки?

— Словечки размагничу, — пообещал я. — Не бескорыстно, конечно, за вечер воспоминаний.

— Ах ты, сукин сын… Ладно, помолчим.

Председательствующий постучал по графину, совещание началось.

А примерно через два часа Чернышёв обвинил в трусости двадцать девять капитанов.

Вообще-то такое слово произнесено не было, но оно угадалось и вызвало всеобщее возмущение. Но сначала выступали другие. Гибель четырех траулеров была ещё свежа в памяти, и капитаны, сменяя друг друга на трибуне, высказывали самую серьёзную тревогу и сомнения: не слишком ли велика опасность обледенения для низкобортных сейнеров и СРТ в открытом море? Капитаны были опытные, а иные знаменитые, познавшие славу, их мнение много значило — и почти все они говорили о том, что осваивать новые районы лова в штормовые зимние месяцы дело хотя и на редкость перспективное, но чреватое опасными последствиями. Обледенение судов вдруг предстало коварнейшим врагом, в повадках которого ещё следовало разобраться. И когда Сухотин, один из самых заслуженных капиталов, прямо предложил на зимний промысел посылать лишь большие морозильные траулеры, зал притих: что скажет начальство?

Ситуация была щекотливая: ведь все прекрасно понимали, что именно сейнеры и СРТ «делают план», дают основную часть добычи рыбы; понимали, что снять, резко уменьшить план добычи — дело чрезвычайное и вряд ли министерство на это пойдёт, но ведь и опасность обледенения — дело чрезвычайное. Словом, все притихли — предложение прозвучало, и на него следовало дать ответ.