Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

Его щеки и уши залились краской. Бурные аплодисменты заглушили его последние слова. Он спокойно, не теряя достоинства и осанки, сел на свое место.

После его выступления все мы почувствовали себя окрыленными и близкими к редкому счастью. Речь сибиряка нас восхитила и мобилизовала. После сибиряка выступил архитектор из Самары. Он говорил мало, но ярко.

* * *

В заключение выступил один москвич. Широкоплечий, чуть сутулый, с большим ярким ртом. Его речь текла ровно и без утомительных пауз, словно горный источник.

— Я, — начал он, — восхищен выступлением сибиряка. Спасибо, мой новый незнакомый, умный друг! Но… должен добавить несколько фраз к тому, что вы так искренне и душевно сказали. Вы забыли еще указать на существующие в Москве чудесные вдохновляющие нас монастыри — Новодевичий, Донской и другие. Вспомните, сколько в них таланта, гордости, мужества и ума! Вы забыли упомянуть о разбросанных по старой столице церквушках, очаровательных старинных особняках и боярских домах. Все это свидетельствует об архитектурном таланте русского народа. Мы не знаем имен их строителей. И глубоко сожалеем об этом. Поэтому мы обязаны отремонтировать их. И создать коллекцию богатых альбомов с фотоснимками этих архитектурных шедевров! Я кончил.

Речь москвича еще больше усилила пульс слушателей.

4. Диспут на молодежной выставке

Перед холстом средних размеров, на котором была изображена девушка в спортивном костюме, стояла небольшая группа художников и горячо о чем-то спорила. Один из них, привлекший мое внимание, был пожилой, сухопарый брюнет. Его порывистые жесты, богатая мимика казались искусственными.

— Вот перед вами, — сказал он, — портрет тонкой работы, написан с большим вкусом. Можно сказать — хорошая вещь. Но попробуйте определить, когда и кем она написана. Ни за что не определите.

Он умолк. Погодя, возвысив голос, он продолжал:

— Выставка не имеет своего лица и даты. Это ее основной грех. На ней нет ничего такого, что связывало бы ее с сегодняшним днем, с современностью. Здесь живопись вообще.

— Чем вы это объясните? — спросил его другой художник с круглой, лысой головой.

— Тем, — ответил первый художник, — что наши живописцы не столько думают о натуре, сколько о музейном искусстве и о цветных репродукциях. Натура воспринимается ими только сквозь очки Левитана, Матисса, Мане, Марке, Модильяни и других. Отсюда и неглубоко прочувствованное, эклектичное творчество. Появился даже особый тип художника, который научился писать в разных стилях. Хотите — во французском, хотите — в голландском, а можно в международном стиле… Эклектика в розницу и оптом и во всех стилях.

— Не думаете ли вы, — перебил говорившего третий художник в тяжелых очках, — что данное явление — результат учебы художников? Они стремятся изучить все и всех. Порой слишком увлекаются и впадают в преувеличение. Но они растут. Я не вижу здесь опасности.

С плохо скрываемой взволнованностью первый ответил:

— Но каким методом они ведут эту учебу? Вместо того, чтобы изучать, они имитируют. И тут мы подходим к самому главному вопросу. Ведет ли такой метод изучения творчества новаторов к органическому освоению? Может ли художник расти и развиваться, если он неразлучен с музеем? Музей нужен, но только на известное время. Я за музей, но не до потери сегодняшнего дня и современности.

Он умолк и, подумав, с несокрушимой решимостью продолжил:

— На выставке много приятных, грамотных, антиакадемических, но холодных вещей. Картины не притягивают, не волнуют. В них ощущается пульс, но слабый. Это творчество, приготовленное на музейной за варке. Каждый понимает, что нужны новые задачи. Но также и новый язык для их выражений. На выставке вы найдете отражение Пикассо, Дерена, Матисса, Дюфи и даже Сутина. Но все это — внешняя окраска людей, пейзажей, овощей, фруктов. И только. Вот почему выставку можно один раз осмотреть, во второй раз она покажется уже исчерпанной. Ей не хватает того, что есть в большом органическом искусстве, — внутренних, волнующих качеств. Помните замечательную фразу Ленина: «Хранить наследство — вовсе еще не значит ограничиваться наследством?»

— Вы неправы, — сказал художник с лысиной, — нельзя рассматривать вещи только с одной стороны. Молодежи после увлечения бездумной академической учебой надо научиться идти вглубь нового человека, его психологии, его мечты и надежды. Знания, полученные в институте и академии, ее не удовлетворяют. Если наша молодежь временно подражает Матиссу и Пикассо и не впадает в эклектизм — то это не беда. Художник может пользоваться всем тем, что ему кажется полезным для развития своего творчества. Наша советская живопись представляет собой богатый сплав, в который входят и другие национальные культуры. Входят — французская, голландская, итальянская культуры и наша национально-русская культура.