Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

Я старался отвлечь Осмеркина от Сережи. Напоминал ему о живописи, о неоконченном портрете Кати, о нетерпеливом зимнем пейзаже, который он с балкона писал, но Шура был неумолим.

— Надо, — добавлял я, — свое горе держать в узде.

— Горе расплеснулось по всей моей душе. Ничего не могу делать… Он, не переставая, курил одну цигарку за другой. Выкурил свою и мою махорку.

В день похорон Есенина мы оба думали только о том, где бы достать курева.

В десять часов утра Осмеркин исчез. В двенадцать явился. Очень возбужденный. Розовый, вспотевший. Не глядя на меня, бросил:

— Быстро надевай полушубок, шапку и за мной! Мороз крепкий, но выдержишь.

И, упавшим голосом, произнес:

— Гроб с Сережей уже стоит у памятника Пушкину… Сейчас гроб будут обносить вокруг памятника… Три раза… Это в честь Сережи…

И, задыхаясь, добавил:

— Мы должны участвовать!

Я быстро оделся. Мы выскочили на улицу и понеслись к памятнику. По дороге к нам присоединился также спешивший длинноногий Мейерхольд. Он спешно перепрыгивал через снежные сугробы. Выглядел молодым, энергичным. Беззаботным.

Около памятника было много народу. Преобладали рабочие. Лица их казались овеянными безутешной скорбью. Их движения были скованы болью.

Какие-то люди медленно несли гроб, покрытый венками с печально обвисавшими черными и красными лентами.

Осмеркин подошел к несшим гроб и полушепотом сказал:

— Мы — друзья Есенина! Уступите нам на несколько минут свое место.

И двое из несших гроб уступили. Итак, мы активно участвовали в торжественных похоронах Сережи.

Получилось так, как хотел Осмеркин. Он был счастлив.

Потом гроб понесли на самое демократическое в Москве кладбище — Ваганьковское — и опустили в вырытую могилу.

Спустя несколько времени на горке могильной земли появилась огромная охристая каменная глыба. Временный памятник. Друзья и поклонники поэта покрыли всю глыбу своими автографами и стихами Сережи.

Когда я спросил у знакомого поэта, собирается ли Союз писателей поставить Есенину более достойный памятник, поэт ответил:

— Конечно, поставит. Глыба — это временный памятник. Есенину делают дорогой и красивый памятник.

Лет пять тому назад я увидел этот памятник. Может быть, он стоил дорого, но красивым он не был. Два крыла черного гранита, а посредине медный барельеф (невысокого качества) Сергея Есенина. В пасхальные дни я был в гостях у Сережи с несколькими искусственными цветами и был поражен необыкновенным зрелищем — весь памятник был завален пасхальными разноцветными писанками. На одной из них я прочел:

«Незабываемому народному поэту Сереже Есенину». На другой: «Дорогому Сереже. Ты — наша гордость».

Малютин

Когда Осмеркин и я доказывали Малютину, что живописцу нечего делать в театре, он раздраженно отвечал: «Вы театра не любите и не понимаете!»

— В театре, — говорил он, — я научился понимать большую серьезную музыку. Я не пропускал ни одной оперы. Я старался запомнить наиболее характерные красивые арии. И часто потом во время работы напевал их. Наконец, в театре я понял и оценил пение. Я слышал мировых иностранных и наших певцов. Много раз слышал великого Федора Шаляпина. Сколько раз, слушая этого гения, я испытывал счастье. Малютин умолк и после раздумья продолжал:

— Сколько раз я испытывал счастье, — повторял он, — сколько раз я шептал благодарность судьбе, связавшей меня с театром! В Федора я влюбился, как только увидел и услышал его. Я ходил за ним и приглядывался ко всем его жестам, к его манере говорить с людьми, к тому, как он одевался, ел, пил… И чувствовал, что он покорил меня…

Малютин опять умолк. Закурил. Сделал несколько глубоких затяжек и полушепотом продолжал:

— Я психически захворал Федором. Ведь он был не только гениальным певцом, но и выдающимся артистом. А какой человек! Клад! Все ему природа дала, и все полученное он блестяще развил и обогатил. Ах! Федор, Федор, кто тебя выдумал? — добавил он, мягко улыбаясь, и ответил сам себе: — Только русский народ мог тебя выдумать.

— Завороженный им, я начал ему подражать… И теперь еще часто ловлю себя на мелочах, которые позаимствовал у своего кумира. Вот, друзья, моя академия и мой университет.

Малютин смолк. Я вспомнил прошлое.

После Октября театр Зимина, где работал Малютин, закрылся. Музыканты и певцы разъехались. Уехал за границу и Шаляпин. Я был на его последнем концерте. Он пел без вдохновения, с холодком. Спел две вещи: «Блоху» и «Дубинушку». Публика бешено аплодировала и без конца скандировала «Браво». Все чувствовали, что Шаляпин пришел прощаться. Его не отпускали со сцены, чтобы вдоволь наглядеться на своего любимого великого певца. Остался без своего кумира и Малютин.