Одесситки

Евгения Анатольевна дождалась прихода Надьки и громко, чтобы все слышали, объявила: немедленно меняемся, чтобы не полоскали её честное имя, потом все официально оформим, сама займется этим. До полуночи перетаскивали вещи, помогали все соседи. «Ну и сральник устроила, а говна собрала, растопки на год хватит», — не могла успокоиться баба Настя. Через полгода Евгения Анатольевна получила ордер на отдельную однокомнатную квартиру в центре Одессы, с телефоном, всеми удобствами, газом, горячей водой, центральным отоплением. Баба Настя прыгала от злости, она бы заняла эту освободившуюся комнату, а то какие-то босяки вселились, чёрт знает, откуда понаехали. При Надежде, правда, помалкивала, только вздыхала. Надежда немного выждала, а затем затеяла ремонт. Руководил им управдом, скорее даже его жена, которая чуть ли не каждый день стала наведываться к Надежде в магазин, ходила туда за товаром, как на работу. Через два месяца нельзя было узнать бывшую залу, в которой некогда размещался театр журналистской коммуны. Теперь это была небольшая двухкомнатная квартирка, с собственной маленькой кухонькой.

На новоселье Евгении Анатольевны приглашенная Надька прикупила в подарок большой шелковый ярко-оранжевый абажур. Они, как только поступали, расхватывались моментально. На трамвайной остановке встретила Любовь Николаевну с точно таким же. Екнуло: не к Женьке ли?

— Господи, какая Одесса большая деревня, — воскликнула Любовь Николаевна, — я о тебе всё давно знаю, но не могла представить, что ты ещё и та самая Женькина Надька. Что с абажурами делать будем?

— Пока подарим, а там видно будет. А ты-то откуда с ней знакома?

— В университете вместе учились, а в войну моя бабуля с ней вместе партизанила. Сейчас познакомишься, она у Женьки стол накрывает.

С двумя одинаковыми, как близнецы, абажурами они выглядели смешно, Евгении Анатольевне тоже хотелось смеяться, однако она сдерживала себя, пригласила женщин в комнату, и там уже все зашлись в страшном хохоте, подобном истерике: под потолком висел точно такой же оранжевый подарок. Какая-то старушка носилась по квартире, расставляя экзотические блюда. «Девочки мои дорогие, хоть бы одного кавалера пригласили для антуража! Шампанское некому открыть. Такие красотки, и умницы, и красавицы, а одни», — причитала она.

— Надя, познакомься, — сказала Любовь Николаевна, — это моя Нанюш, а это, бабуля, Надежда Ивановна, мы вместе работаем. Я даже не догадывалась, что они с Женей подруги, в одной квартире столько лет вместе прожили, всю войну.

Нанюш пристально посмотрела на Надежду, улыбнулась и вдруг спросила:

— А Якова Наумовича почему не пригласили, как он поживает? У него такое лёгкое перо, он такой образованный, начитанный, интеллигентный человек. По возрасту как раз всем вам, к тому же одинокий.

— В следующий раз, если Люба согласна, у нее на даче соберемся, тогда и пригласим, — предложила Евгения Анатольевна.

— Дачи больше нет, забрали. Какой-то кооператив юристов, участок поделили между собой. И дом поделили.

— Вот это новости, что ж вы молчали? — поперхнулась хозяйка, забыв про новоселье.

— А что говорить, я теперь никто.

— Как это никто? Ты вдова академика, по его книжкам учатся эти сраные юристы, у тебя двое детей, одна — инвалид войны, Нанюш — участник партизанского движения. Это они никто, ты посмотри, что творится? — Евгения Анатольевна бросилась к телефону. — Якова Наумовича, пожалуйста.

Она поднесла палец к губам — тихо.

— Яков Наумович, добрый день, это я. Что за дела, Яков Наумович, ко мне поступила информация, что у семьи покойного академика, его несовершеннолетиих дочерей, одна из которых инвалид войны, а бабушка, вы её знаете, известная наша одесская подпольщица Нанюш, так вот, какой-то юридический кооператив отобрал у них дачу, выделенную семье в вечное пользование. Прошу вас, разберитесь, я в вас никогда не сомневалась.

— А я что говорила, чуть что — Яков Наумович, — сказала Нанюш, напомнив гостям, что пора бы выпить за новую квартиру: Старушка прекрасно выглядела в своём тёмно-синем платье с кружевным воротничком, седые, чуть подсиненные волосы туго затянуты на затылке в пучок.

— Действительно, что мы тянем? — засуетилась Евгения Анатольевна. — У всех налито. Наденька, а почему у тебя рюмка пустая. Я хочу выпить за каждую из вас, но первый тост за Надежду Ивановну. С ней меня свела судьба в далёкие послереволюционные годы, в журналистской коммуне. Какая была красавица, как она читала стихи, пела, играла в спектаклях, сам Утёсов за ней приударивал. Наденька, помнишь Млинариса, ну, его верного Санчо — дружка, который потом тоже подался в Москву, как он тебя тогда обхаживал? В театр приглашал, заменить Веру Холодную, помнишь? А я всё помню. Все поголовно были в неё влюблены, но мы, бабы, как всегда, тех, кого надо, не выбираем, к сожалению. Она и сейчас у нас красавица! Выпьем за неё.