Одесситки

Надежда вспоминала, как отчим Иван Николаевич отзывался об этом мужественном солдате, французе по происхождению, связавшем свою жизнь с новой родиной — Россией: история ещё не оценила по достоинству его храбрость, она не знала никаких границ, он участвовал во всех сражениях, выпавших на его жизнь. Иван Николаевич бережно хранил неведомо как доставшийся ему экземпляр первой в Одессе газеты «Мессаже де ля Руси меридиональ», изданной при правлении генерала Ланжерона и его содействии. А заведение минеральных вод в городском саду, а ботанический сад — это все тоже он. Надежда прекрасно знала тот район. На даче Рено отдыхала даже императорская семья. А вот и Лицейский хутор. Неужели все забыто, как можно, все переименовали, чтобы духа предков не осталось. Для молодых теперь это — Пролетарский бульвар, а старые одесситы, которые чудом выжили в аду оккупации, всё равно упрямо продолжают величать улицы своей Одессы по-старому. Надежда так обрадовалась, когда услышала, как, подъезжая к остановке, кондукторша крикнула на весь вагон: «Французский бульвар». Громко, ни к кому не обращаясь, она повторила вслед за ней: «Французский бульвар».

И засомневалась: может, и правильно, что переименовали. Еле катит этот трамвай-развалюха, набитый доверху потным, со вчерашнего дня непротрезвевшим рабочим людом, вдоль полуразвалившихся обоссанных заборов, а остановка звучит: «Дача графа Луи-Александр-Андро де Ланжерона». Как-то не вяжется.

— Берем билеты! «Завод Шампанских вин», следующая «Отрада».

Шумная компания девушек выскочила из трамвая и сбилась в кучу, как один большой белоснежный цветок. Вагон опустел.

— Ото ж до дома охвицеров, на перший хфильм, кожный выхидный, як на роботу бигають, — зычно, чтоб все пассажиры слышали, объясняла беременная кондукторша. Дорка не удержалась и схохмила: «А наша кондукторша, видно, уже добегалась!» Все, и сама кондукторша, рассмеялись удачной шутке. Трамвай, грохоча, потянется дальше. Надька вертела головой то в одну, то в другую сторону, боясь пропустить с детства знакомые места. Всё так же цветут каштаны, сирень, особенно белая, её любимая. В бывших барских хоромах разгуливают отдыхающие в пижамах и панамах, цветут нарциссы и тюльпаны. Все, как прежде, только она, Надежда, никогда не будет уже молодой, как эти девчонки.

— «Аркадия», конечная, санаторий «Приморье», — с облегчением выдохнула кондукторша, потягиваясь и радуясь, что ещё один рейс позади.

Никого ещё не было, рано, они первые припёрлись, могли еще час поспать. Дорка помогла выгрузить казан, сумку с одеялом, примус и умчалась, только её и видели. Надька ворчала: вечно мы ее слушаемся, на чёрта так нагрузились, как верблюды в пустыне, ещё и примус притащили, я уже вся провонялась керосином. Вера Борисовна кивнула головой в знак согласия. Они уселись на скамейку па широкой аллее к морю. Голубая деревянная будочка с тремя разноцветными шариками и надписью «Мороженое» магнитом притягивала к себе. Надька сунула голову в окошко, любимый запах ванильного пломбира ударил в нос. Никого. Продавщица грелась на солнышке за будкой. Вера Борисовна отказалась: она поеживалась от одного слова «мороженое», горло слабое, боялась простудиться. «Все равно дайте два, оба съем», — попросила Надька.

Больше покупателей не было. Девушка жаловалась: мало, кто берет, как с трамвая сойдут, так сразу, как чумные крысы, к берегу бегут, будто не успеют, песка не хватит, ничего им кроме этого моря не надо. Накупаются, позагорают — бегом назад на остановку. Познакомились.

— Надежда, — она протянула руку. — Надежда Кравченко. Я мороженым недавно торгую, а так кондуктором была.

— Так ты, оказывается, ещё и тезка Надежды Ивановны. Заезжай к нам в магазин после работы, что-нибудь красивое подберём. Меня Верой Борисовной зовут.

— Спасибо, некогда, я отсюда не уезжаю, сплю в будке, товар охраняю, пустые бочки и бидоны, а то украдут. Свисток милиционер подарил, я у него как постовой, а с моря пограничники с собаками следят.

— А откуда приехала?

— Я з Днистра, Турунчук, может, знаете, такая речка есть. После войны с подружками в город рванули, в трамвайное депо устроились, учились на водителей. Подружка до сих пор водит, а я не смогла из-за нервов, в кондукторы перевели. Раньше общежитие было, а теперь вот здесь... Лето как-нибудь перекантуюсь, а там видно будет, десятилетку закончу, в институт буду поступать. Вот сколько книг надо прочитать, — она бросила взгляд на ящик, полный учебников.