Одесский телефон

Именно это поколение, глубоко искалеченное КВН, научило нас хохотать в поддержку своих.

Это называется: «А теперь ваши аплодисменты!»

Аплодисменты перестали быть добровольными.

Их не вызывают, их заказывают.

«Встретим его, друзья!»

«Проводим его, друзья!»

Да я разве против игры?

Я против последствий.

И ребята милые.

И все они где-то учились.

(Я не говорю чему-то, но где-то.)

Ну лечить не могут, чертить не умеют, но играть без какого бы то ни было образования тоже, оказывается, тяжело!

А где эти несчастные, которых отбирают приемные комиссии во ВГИКах и ГИТИСах?! Которые пять лет изучают систему? А где сам этот несчастный, который ее создал?

Он не подозревал, с каким топотом массы хлынут в искусство именно после падения советской власти.

Красивой женщине есть чем возместить талант, но крупному бездарному мужчине показать нечего. Я это утверждаю.

Не хотят они уходить.

Мол, останемся с вами как вечные политические обозреватели, как студенты из вечной самодеятельности.

Это о юморе на ТВ.

А теперь о смешном!

Разговорные шоу.

Невзирая на крики «Ваши аплодисменты!» – публика въялая. Въялая!

Красивая, но въялая!

На кнопках.

Единственное лицо, на котором неподдельный интерес к происходящему, – лицо ведущего эту передачу.

Публика въяло борется со сном и нажимает какие-то кнопки.

Политики въяло поддерживают довоенный имидж, придерживая настоящие разногласия к выборам.

Жириновский, невзирая на огромное материальное благополучие, устало играет хулигана, устраивая на пустом месте драки, хотя давно пора поменять палку и ведро.

Коммунисты вбивают свой гвоздь во что попало. А гвоздь у них один: «Новое правительство проводит старую политику, подробности письмом».

Им уже надо менять не доски, а гвозди. Правда, они сейчас занимают положение, которое меня устраивает.

А что же умные люди?

Ну, честно говоря, никто не спрашивает, где они.

Они неинтересны.

Рейтинга они не дают.

На вопрос: «Что вам нравится в людях?» – не отвечают. Не знают, видимо.

И то, что всем известно, не хотят говорить. А надо!

И что Волга впадает в Каспийское море, и что дважды два четыре – надо напоминать.

И еще у умных отвратительная черта – слышать самого себя.

Мол, стыдно мне – значит, стыдно всем.

А рейтинг – именно когда стыдно!

Как покраснел, так пошел рейтинг!

Когда дурак снимает штаны – это рейтинг.

Когда умный снимает штаны – это высокий рейтинг.

И люди говорят: «Вот ведет эту игру, а что удивительно – умный человек».

Вот так и происходит: хохот, аншлаг, успех. Только чуть ниже.

Ведь рисуют и красят одним и тем же.

Чтобы завтра повторить хохот, аншлаг, успех, надо сойти еще чуть ниже.

Там вас тоже тепло встретят.

Вот так: ниже, ниже, и пропадает мастерство…

…Нет, нет – у зрителя!

А это он делает предметы, которые мы потом не можем продать ни за какие деньги. Чтоб заработать на хлеб, когда газ кончится.

Все!

Сегодня ваш праздник.

Я вас поздравляю.

Я снова выступаю перед вами в странной роли китайского иглоукалывателя.

Поверьте, мне на ТВ многое нравится. Мне нравится жить сегодня.

Но вы сейчас власть.

Вы создаете народ, которым уже потом командует президент.

Папа с мамой только начинают.

Остальное – вы.

И свет, и тьма, и боль, и радость.

Свободу вашу пока не ограничивают, и в конкурентной борьбе друг с другом вы получите население, которое заслужили.

Успехов! Всегда неподалеку. Ваш автор.

Софья Генриховна

Я говорю теще:

– Софья Генриховна, скажите, пожалуйста, не найдется ли у вас свободной минутки достать швейную машинку и подшить мне брюки?

Ноль внимания.

Я говорю теще:

– Софья Генриховна! Я до сих пор в неподшитых брюках. Люди смеются. Я наступаю на собственные штаны. Не найдется ли у вас свободная минутка достать швейную машинку и подшить мне брюки?

Опять ноль внимания.

Тогда я говорю:

– Софья Генриховна! Что вы носитесь по квартире, увеличивая беспорядок? Я вас второй день прошу найти для меня свободную минутку, достать швейную машинку и подшить мне брюки.

– Да-да-да.

Тогда я говорю теще:

– Что «да-да»? Сегодня ровно третий день, как я прошу вас достать швейную машинку. Я, конечно, могу подшить брюки за пять шекелей, но если вы, старая паскуда, волокли на мне эту машинку пять тысяч километров, а я теперь должен платить посторонним людям за то, что они подошьют мне брюки, то я не понимаю, зачем я вез вас через три страны, чтобы потом мыкаться по чужим дворам?

– Ой, да-да-да…

– Что «ой, да-да-да»?

И тогда я сказал жене:

– Лора! Ты моя жена. Я к тебе ничего не имею. Это твоя мать. Ты ей можешь сказать, чтоб она нашла для меня свободную минутку, достала швейную машинку и подшила мне брюки?! Ты хоть смотрела, как я хожу, в чем я мучаюсь?!

– Да-да.

– Что «да-да»? Твоя мать отбилась от всех.

– Да-да.

– Что «да-да»?

Я тогда сказал теще: