Один

Он спит, а его полпреды

Варганят войну и мир.

И по всем уголкам планеты,

По миру, что сном объят,

Развозят Его газеты,

Где славу Ему трубят!

И громкую славу эту

Признали со всех сторон!

Он всех призовёт к ответу,

Как только проспится Он!

Куётся ему награда,

Готовит харчи Нарпит.

Не трожьте его! Не надо!

Пускай человек поспит!..

Интонационно и по построению своему эти стихи, конечно, отсылают к пастернаковской «Ночи». Помните:

Идёт без проволочек

И тает ночь, пока

Над спящим миром лётчик

Уходит в облака.

Под ним ночные бары,

Чужие города,

Казармы, кочегары,

Вокзалы, поезда.

В Париже из-под крыши

Венера или Марс

Следят, в какой в афише

Объявлен новый фарс.

Кому-нибудь не спится

В прекрасном далеке

На крытом черепицей

Старинном чердаке.

Он смотрит на планету,

Как будто небосвод

Относится к предмету

Его ночных забот.

Вот здесь великолепное сопоставление. У Пастернака главный герой — это человек, которому не спится в прекрасном далеке, творец, художник: «Не спи, не спи, художник». Главный герой Галича — это как раз человек, который спит. Он спит и «…всех призовёт к ответу, как только проспится Он!».

Но здесь глубочайший смысл на самом деле. Это не просто насмешка над тем самым гегемоном, Его величеством, над человеком, которому все трубят славу. Нет. Это очень твёрдые слова о том, что этот человек — великий и по-своему прекрасный — спит пока. Но страшно будет, когда он проснётся, и страшно, может быть, его будить, потому что он пока не реагирует, он всё принимает, он водкой себя усыпил. Но что будет, если он проснётся? Ведь он, в конце концов… Помните, о нём же сказано в песне про смирительную рубаху: «Он брал Берлин! Он правда брал Берлин!» — действительно он подвиги совершал. Но сейчас он спит. И как быть с этим сном? «Не трожьте его! Не надо! // Пускай человек поспит!..» Это амбивалентная, очень глубокая и страшная концовка. Вот здесь-то как раз никакого снобизма нет. С глубочайшим состраданием к этому человеку написана эта песня, с глубочайшим уважением к нему.

Нельзя, конечно, не вспомнить «Гусарскую песню» Галича, достаточно жестокую по отношению к самому себе. Помните:

По рисунку палешанина

Кто-то выткал на ковре

Александра Полежаева

В чёрной бурке на коне.

Тёзка мой и зависть тайная,

Сердце горем горячи!

Зависть тайная — летальная,

Как сказали бы врачи.

К чему зависть? Почему именно к Александру Полежаеву — не самому славному, не самому знаменитому поэту? К поэту, который чуть было не был подвергнут унизительной процедуре публичной порки, но чудесно спасло его обращение к Николаю. Почему к Полежаеву? Полежаев — это человек, который пострадал за свои стихи, который нашёл в себе силы не отречься. Полежаев — из тех скромных героев, на которых русская литература стоит. И Галич очень жаждет, очень тоскует по тем временем, когда действительно за стихи платили жизнью. Вот страшная жажда выпрямиться.

И отсюда его обращение к гитаре — «Прощание с гитарой», достаточно берзгливое. Вот что у него там о гитаре сказано в «Подражании Аполлону Григорьеву» знаменитом:

Осенняя, простудная,

Печальная пора,

Гитара семиструнная,

Ни пуха, ни пера!

Когда ж ты стала каяться

В преклонные лета,

И стать не та, красавица,

И музыка не та!

Всё в говорок про странствия,

Про ночи у костра,

Была б, мол, только санкция,

Романтики сестра.

Романтика, романтика

Небесных колеров!

Нехитрая грамматика

Небитых школяров.

Какие презрительные, какие страшные слова о движении КСП! «Да, всё это, мол, романтика. А вот выйдем ли мы на площадь? А можем ли мы? А где, собственно говоря, граница нашего терпения?» — вот об этом Галич.

Мне ещё чрезвычайно нравится у Галича одно его сочинение, которое я и с трибуны на нескольких митингах читал, и сейчас прочту с особенным удовольствием (конечно, не целиком, потому что оно довольно длинное). Это «Песня об Отчем Доме», которая кажется мне самым высоким его поэтическим произведением: