Один человек

А что до отца Константина, твоего тезки, то отец Константин был, конечно, стукач, как все попы в то прекрасное время, и даже не просто стукач, как все попы в то прекрасное время, но прямо, как только избранные попы, кагэбэшник, и это, да, ей Яс рассказывал, да, уже здесь, в девяностые годы, и она ему верит, еще и потому ему верит, что не один Яс ей это рассказывал, но это потом, много позже, и Настя ей подтвердила. Настя — настоящая; может быть, только она одна. Помнишь Настю? — Я помнил. — А помнишь, был такой Герман? Такой Герман, коллекционер картин, один из самых известных в Москве. Такой басистый, страшно худой. Очень мерзкий. — Я помнил и Германа, я только представить себе (опять же) не мог, что Мара была с ним знакома. Еще бы она не была с ним знакома, она еще до всякого Яса была с ним знакома. Этот Герман был кагэбэшник из кагэбэшников, она знает точно; неважно, откуда она знает, но она точно знает, безо всяких сомнений; он был чуть ли не подполковник, этот Герман, а если не подполковник, то уж наверняка майор, и этого Яс не знать не мог, она уверена, это, по мнению Яса, она уверена, была его, Ясова, рука в комитете, только тут он, Яс, просчитался, он ведь по-своему был тоже наивен, не так наивен, как некоторые придурки, но и в нем было что- то наивное, даже что-то детское, до конца жизни. Он пускался во всякие тяжкие, во всевозможные авантюры. Все играл, все хитрил. Думал, что можно перехитрить кагэбэшников, переиграть железных феликсов, стальных германов и прочих ягоЪ со всеми остальными ежами. Да, его словечки, чьи же еще? А переиграть яжей почти невозможно, уж она-то знает, о чем говорит. А этот Герман сам вдруг заделался православным, страшно воцерковленным, совершеннейшим свечкодуем, противно было смотреть. И тоже ездил к отцу Константину. Вместе с Ясом они к отцу Константину и ездили. И она с ними ездила, не на электричке, вот еще, а на «Волге» этого Германа, а потом уехала в Бельгию с Филиппом, и Герман ей помог уехать, следует отдать ему должное. впрочем, это неважно, это уже. другая история, а Яс попался, да, Яс попался. и нет, она точно не знает, на чем и как он попался, там что-то было, опять же, с иконами, и валютой, и всем прочим, что Софья Власьевна так нежно любила. да, было что- то с иконами, с какими-то вывезенными, или не вывезенными, недовывезенными, перехваченными на границе иконами, и в итоге они взяли его в оборот, Герман и отец Константин, стучи или сядешь, вот так-то. Вербовал Герман, отцы Константины не вербуют, только ниточки дергают, из-за иконостаса. И — что же? И Яс от них откупился. Можешь верить, можешь не верить. Яс от них откупился, за какую-то сумму, прямо астрономическую, гиперболическую, ядерно-реактивную. Сам потом ей рассказывал. Не откупился бы, наверное, но началась уже перестройка, и все пошло в другую сторону, в тартарары и в черт-знает-куда. Пошло-полетело. Да уж, при Андропове не удалось бы ему откупиться. Будем считать, что повезло ему, он и сам так считал. А в девяностые он снова разбогател, и дочек отправил в Лос-Анджелес, и младшей, Анечке, купил галерею. И да, все это отвратительно. Мерзко, тошно. Как, коломятно? Нет, она этого слова не помнит, я ее с кем-то путаю из своих девок. Что это еще за слово такое? Конечно, она лгала мне. Конечно, ее жизнь так же ничтожна, убога и беспросветна, как любая другая жизнь. Такая же долбаная жизнь, как любая другая. Мы думаем в молодости, что будет жизнь невероятная, что будет не жизнь, а сказка. Как же, сказка! Сказка моей жизни, да, да, слыхали.