Один человек и один город

Неужели? И университетские преподаватели? Почему же они молчали о подобном равенстве?

– Не потому, что они «люди». В общечеловеческом смысле и все такое. По своим… физическим качествам.

– Зачем мудришь? - Фелипе почесал небритую щеку. - Одинаковые мы. И всегда были одинаковыми.

Ну да. Большинство обитателей Вилла Лимбо не может покинуть пределы Санта-Озы. Не может подняться вверх по склонам гор. И таковы же те, кто живет в Вилла Баха. Только граница, которой вроде бы не должно быть, прекрасно себя чувствует и исчезать не собирается.

– Но откуда тогда взялось разделение?

– Вот с такими вопросами ты пришлым всегда и останешься.

Пусть. Мне в этом городе никто и никогда не был рад.

– И все-таки?

Папаша Ллузи посмотрел в чашку. Даже перевернул её, чтобы убедиться: кофе больше не осталось.

– Здесь ничего не было. Почти ничего. Хоть знаешь, где город заканчивался? Прямо за соборной площадью. Дальше набережная была. И океан. Это потом земель насыпали, уже позже, когда понадобилось беженцев расселять. Им ведь не податься было выше, а там, где теперь Лимбо… Там люди уже до того жили. Веками.

Намывные территории? Да, что-то такое рассказывали. На лекциях. Вскользь и мельком, как мало значащий факт.

– Значит, Низина совсем недавно возникла?

– Да как сказать, недавно… - Он посмотрел в окно, печально, но мечтательно. – У детей первых поселенцев уже свои дети тут выросли. Время летит быстро.

Третье поколение на подходе? Наверное, достаточно, чтобы считать место жительства постоянным, а землю родной. Я почти не помню Орлеан. Так, какие-то обрывки на фоне родительских фигур. Но вопрос в другом:

– Дети. Внуки. Это значит, семьи. А семье всегда нужен дом. Для новых детей и внуков. Но то, что здесь повсюду… Это не дома. Лачуги. Временные прибежища. Почему?

– Ты меня спрашиваешь?

М-да, не самый удачный адресат вопроса. Но можно слегка сменить тему:

– У тебя есть дети? Или были?

На меня посмотрели, как на идиота. Впрочем, безобидного.

– Думаешь, я бы тогда жил тут один?

Понятно.

– Извини.

Пьяница вздохнул. Видно, разговор зашел о малоприятных вещах.

– Я не был против детей. Никогда. Но они не хотели.

– Кто «они»?

– Мои женщины.

Сказано было с отчетливой гордостью. И пожалуй, в неё верилось. Нужно было только повнимательнее присмотреться к немолодому и давно уже переставшему заботиться о внешнем виде человеку. Но сама фраза…

– Ни одна из них? Разве не каждая женщина стремится родить?

– Мне такие не попадались.

– Даже чтобы захомутать?

Прыснул. Почти бесстрастно.

– Это смешно?

– Эх, молодость, молодость… Я ведь тоже от венца бегал. Поначалу. А потом, когда понял, что к чему в жизни, было уже поздно. Жизнь стала другой.

– В чем другой?

Он повернулся, собираясь уходить с кухни, но на прощание объяснил:

– Детей и семьи заводят, когда есть будущее. А когда его нет… Глядеть, как твой ребенок день за днем бьется о каменную стену – не всякая мать выдержит. Да и отец тоже.

Шаркающие шаги закончились скрипом петель гамака, что означало: хозяин дома вернулся на свое любимое место. А с улицы в дом тем временем поползли сумерки.

Имение сенатора никогда не знало ночи. Едва солнце начинало садиться, повсюду загорались многочисленные светильники. Только в спальне можно было ощутить темноту, если наглухо зашторишь окна. Зато тут над головой были…

Звезды.

Много-много ярких точек в черном небе. Целые россыпи. Света они не могли дать, но почему-то ощущалось обратное. И даже хотелось чуть притушить фонарь на стене дома, чтобы лучше видеть звездные узоры над головой.

– Да ты романтик.

А кое-кто – любитель незаметно подкрадываться. И подглядывать.

– Красиво.

– Ага, - Эста тоже задрал голову.

– Заступаешь на очередное дежурство? Или просто вышел погулять?

– Выбирай, что хочешь.

О, мы снова щедры на великодушные разрешения?

– Ты ведь не просто так сюда приперся.

– Ага.

Ладно, спрошу прямо:

– Чего надо?

– Нравится новая работа?

– Ещё не пробовал.

– А, ну-ну. Потом тогда расскажешь.

– Вряд ли.

– Придешь сам и… Я войду, кстати? Или будем перекрикиваться через всю улицу?

– Почему бы и нет?

– Смотри, пожалеешь.

Щадим мои чувства? Мило. Бессмысленно, правда. Но раз уж даже папаша Ллузи назвал Норьегу бесноватым, наверное, стоит иногда ему потакать. Эстебану, в смысле, а не пьянице, облюбовавшему гамак.

– Ну, если так…

Говорил я уже в пустоту, потому что незваный визитер с самого начала не планировал дожидаться моего ответа.

Сегодня Эста примерял на себя новую ипостась: хитрый и довольный. А в сочетании с вечно прищуренным глазом такая мина выглядела особенно многозначительно.

– Что хотел сказать? Из не предназначенного для улицы?

Ладони спрятаны в карманах куртки, по губам ползает рассеянная улыбка. Ну ни дать, ни взять, человек, предвкушающий то ли непристойное развлечение, то ли осуществление мечты всей своей жизни.

– Да ничего особенного.

А сам все шире и шире скалится. И смотрит призывно. Мол, я все уже знаю заранее, в мельчайших подробностях, но жду твоей чистосердечной исповеди. А ещё, видимо, слез в жилетку. Впрочем, насчет последнего Норьега просчитался: жалоб не будет.