Один день без Сталина

4 сентября Константин Забродин, который вступил в истребительный батальон Красной Пресни, писал уже с фронта:

«События сложились так, что я был срочно направлен в часть. Работаю замполитрука роты. Через несколько дней иду в бой мстить фашистам за обесчещенных девушек Украины и Белоруссии. С нетерпением жду минуты, когда перед глазами появится ненавистная свастика».

Он погиб в бою в сентябре под Москвой.

Потом пошли более оптимистические письма: немца погнали на запад.

Михаил Фельдман писал в октябре 1943 года:

«Мы непрерывно в бою. Я был вторично ранен в плечо, но лечился мало, потому что рана была легкая – касательная. Мы брали г. Карачев, Брянск, Кричев, прошли с боями сотни километров. Между прочим, вели бои и овладели теми противотанковыми рвами, которые студенты МГУ и истфака строили в июле 1941 года. Взяли ту деревню, Снопоть, где мы жили с Мишей Гефтером и другими ребятами – она вся сожжена немцами и нашими снарядами. Левее этой деревни наша дивизия форсировала р. Десна…».

Фельдман тоже не вернулся с войны.

И самая грустная фраза в конце публикации: большинство тех, кто участвовал в войне, ушли из жизни, а их родственники часто не знают или не помнят биографии своих близких. Поэтому некоторые судьбы осталась невыясненными…

«Война принесла с собой апологию мести и жестокости, – писал покинувший Россию религиозный философ Георгий Петрович Федотов. – Но та же война разбудила ключи дремавшей нежности к поруганной родине… На маске железного большевицкого робота двадцатых годов постепенно проступают черты человеческого лица».

Вот еще трогательные и откровенные воспоминания:

«Через час я стояла в длинной очереди к дверям комсомольского комитета. Почти все наши студенты уже оказались здесь, и каждый держал в руках заявление о немедленной отправке на фронт. Рядом со мной стоял в очереди Муня Люмкис в своих неимоверно толстых очках. Я подумала, что его-то как раз на фронт не возьмут, но промолчала, чтобы его не огорчать. Однако он все-таки попал на фронт. Он знал наизусть всю таблицу для проверки зрения и обманул врачей. Это была наша последняя встреча – Муня погиб в первом же бою…

Наконец заработали курсы медсестер. Нас учили оказывать первую помощь, не бояться крови – водили чуть ли не с первых дней в больницу на практику, в основном на операции. Профессор провел с нами беседу:

– Я пришел вам сказать, что главной задачей, которую вы призваны выполнять на фронте, будут не перевязки. И не помощь на поле боя. Ваша задача будет – поднимать настроение воинов… Ну, скажем, обслуживать армию в качестве женщин… Так сказать, половое общение, без которого мужчинам бывает очень трудно. Вы должны понять – для солдат и офицеров, которые будут отлучены от своих семей, вы будете единственными женщинами… Так что перед тем, как идти в армию, подумайте.

Мы всё выслушали, но не были особенно потрясены – мы просто не поверили этому профессору. Потому что у нас никогда и негде не обсуждалась проблема, которую мы теперь называем проблемой секса. Однако сейчас я думаю, что этот человек во многом был прав и его предупреждение помогло нам правильно повести себя в тех ситуациях, в которые мы попадали во время войны…

В момент бомбежки загорелся соседний дом. Во дворе началась паника. Люди вылезали из дворовой «щели» – окопчика, служившего своего рода бомбоубежищем, и бросались в дом. С воплями вытаскивали свой скарб. Какие-то корзинки, деревянные сундучки, матрасы с одеялами и подушками. Женщины с визгом, толкая друг друга, тащили кастрюли и другую кухонную утварь. А крыша тем временем уже не тлела, а горела. Я подумала: а ведь люди не хотели спасать свое жилище. Вероятно, надеялись, что им взамен дадут новое жилье в более престижном месте. Ведь сколько пустовало не просто квартир, а целых современных зданий в этот страшный для Москвы час!»

Сейчас даже трудно представить себе, каково пришлось девушкам, которые осенью сорок первого защищали город. Штаб 311-го отдельного батальона местной противовоздушной обороны Ленинградского района Москвы размещался на Беговой улице в здании «Бегов». Батальон состоял из четырех рот: двух мужских – строительной и пожарной – и двух женских – санитарной и дегазационной. Пожарная и дегазационная роты дежурили на крышах московских зданий и тушили зажигательные бомбы. Строительная рота разбирала завалы после бомбардировок, раненых отправляли в больницы, мертвых – в морги.

Девушки из санитарной роты встречали на вокзалах поезда с ранеными и развозили по госпиталям, во время налетов немецкой авиации спускались в метро, превращенное в бомбоубежище, чтобы помогать москвичам, измученным бомбардировками:

«Помню, однажды одной из девушек – бойцу батальона – придавило ноги, так она ужасно кричала. Разве это можно забыть…».

Самопожертвование считалось нормой жизни.

«Восемь немецких бомбардировщиков летят на восток, – вспоминал хирург Николай Амосов. – Не быстро, не высоко, спокойно. Безразлично летят – просто долбить станции, дороги, может быть, и санитарные поезда. Не боясь никого.