Один день без Сталина

И тут – наш, родной «ястребок», И-16. Он один и мчится прямо на этих. Стреляет – видны трассирующие пули. Пролетел между ними. Задымился бы хоть один фашист, упал. Нет, летят.

«Ястребок» повернулся, сделал петлю. Слышна стрельба.

– Ну, улетай, что ты сделаешь один, улетай!

Это мы кричим, как будто он может услышать.

Но летчик снова делает заход и прямо сверху пикирует на немцев. Снова короткая сильная стрельба – все они стреляют в него, в одного.

– Он просто ищет смерти!

Истребитель не вышел из пике. Загорелся, черный дым и падает где-то за холмами. Парашют не появился.

Стоим растерянные, потрясенные, слезы в глазах».

Будущий академик Георгий Аркадьевич Арбатов был курсантом 1-го Московского артиллерийского училища. В один из тех октябрьских дней его вызвали в кабинет начальника училища. Там сидела комиссия. Ему задали вопрос:

– Товарищ курсант, если вам доверят секретную технику и возникнет угроза, что она попадет к врагу, сможете ли вы ее взорвать, рискуя собственной жизнью?

Он ответил, не колеблясь:

– Конечно, смогу.

Так сформировали группу курсантов для стрельбы из «катюш», которые почему-то именовались «гвардейскими минометами», хотя это была ракетная установка. Отправили на Волоколамское шоссе, оттуда они дали залп. В установку были заложены два ящика тола, которые в случае окружения следовало взорвать, чтобы новое оружие не попало к немцам.

«Потом, на фронте, – вспоминал Арбатов, – я подумал: зачем сидеть на этих ящиках и демонстрировать героизм? Включатель электрического взрывателя можно было отнести подальше в окоп, а вовсе не взрывать себя вместе с машиной. Но таким было время: оно требовало самопожертвования. А может быть, хотели вместе с секретной техникой уничтожить и тех солдат, которые ее знали».

Ночью 18 октября военный совет Московского военного округа принял два решения: просить ГКО ввести в Москве осадное положение, а штаб округа перевести в Горький.

19 октября поздно вечером командующего московским военным округом генерала Артемьева и члена военного совета Московского военного округа и Московской зоны обороны дивизионного комиссара Телегина вызвали в Кремль.

«Остановившись у дверей, – вспоминал Телегин, – мы доложили о прибытии. Обернувшись к нам и не здороваясь, Сталин задал вопрос:

– Каково положение в Москве?

Командующий доложил, что меры к наведению порядка приняты, но они недостаточны.

– Что предлагаете? – спросил Сталин.

– Военный Совет просит ввести в городе осадное положение, – доложил Артемьев».

19 октября Сталин продиктовал постановление ГКО. Оно начиналось так: «Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на сто – сто двадцать километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии т. Жукову, а на начальника гарнизона г. Москвы генерал-лейтенанта т. Артемьева возложена оборона Москвы на ее подступах…».

Собрали членов политбюро, генералов и для юридической экспертизы вызвали единственного оставшегося в Москве высокопоставленного прокурорского работника Николая Порфирьевича Афанасьева (см.: книгу С. Ушакова, А. Стукалова «Фронт военных приговоров»). Обратившись к нему, Сталин спросил:

– Скажите, какие у нас есть законы об осадном положении?

Прочитав проект, Афанасьев ответил:

– Товарищ Сталин, осадное положение за всю историю Советской власти объявлялось лишь однажды и ненадолго – в период кронштадтского мятежа в Петрограде. А в период Гражданской войны неоднократно и в разных местах объявлялось военное или чрезвычайное положение. Что же касается законов, то специальных законов по таким вопросам не существует. Не было необходимости.

Сталин, как бы раздумывая, сказал:

– Нет, осадное лучше, это строже и более ответственно для людей.

Поинтересовался, есть ли замечания. Все молчали.

– Тогда визируйте.

Вождь поставил свою подпись последним, текст забрал сталинский помощник Александр Николаевич Поскребышев. Уже наступило 20 октября. Передвигаться ночью по городу запретили. Появились военные комендатуры, начались массовые облавы, проверки документов. Хотя обеспечивать порядок было некому: милиции в городе почти не осталось, Московский уголовный розыск эвакуировали в Казань.

16 октября, колеблясь, решая для себя, что делать, Сталин потребовал ответа на главный вопрос у командующего Западным фронтом Жукова: смогут ли войска удержать Москву? Георгий Константинович твердо ответил, что он в этом не сомневается.

– Это неплохо, что у вас такая уверенность, – сказал довольный Сталин.

Он боялся уезжать из Москвы. Понимал, какое это произведет впечатление: многие и в стране, и за границей решат, что Советский Союз войну проиграл.

Тем не менее Сталин приказал Жукову:

– Все же набросайте план отхода войск фронта за Москву, но только, чтобы, кроме вас, Булганина и Соколовского, никто не знал о таком плане, иначе могут понять, что за Москву можно и не драться. Через пару дней привезите разработанный план.