Читаем Один день (СИ) полностью

— Бабушка рассказывала, что родители долго не могли завести ребенка. И когда мама, наконец, забеременела, они были на седьмом небе от счастья. Ну, дальше ты уже знаешь: я родился, а мама умерла. Отец не хотел забирать меня, нахлобучился в говно, бабушка еле выпросила у врачей забрать меня домой. И воспитывала все то время, пока он бухал, оплакивая маму… Нет, здорово, конечно, когда один человек так любит другого… но… я никогда не мог понять, почему он не любил меня, ведь я, вроде как, ее частичка, — Юнхо зажал зубами прыгающую нижнюю губу. — Короче, если отбросить всю лирику, бабушка умерла, когда мне было десять. И так как папаша у меня вроде как значился, детдом отказался принимать нахлебника. Я с трудом нашел его, да и то благодаря знакомому адвокату бабули. Отец согласился взять меня только когда узнал, что она открыла на мое имя счет, и за десять лет туда набежала значительная сумма. Я мог воспользоваться деньгами только после совершеннолетия, а значит, накопления становились еще больше. Тогда он и решил поиграть в семью, рассчитывая на вознаграждение. Бла-бла-бла, дальше ничего интересного, я батрачил за кусок хлеба у него в мастерской. В четырнадцать я впервые порезал себе руку, мечтая сдохнуть. В шестнадцать я узнал, как порезать вены так, чтобы не откачали наверняка. Но и тогда меня ждал провал.

— Почему ты это делал?

— Он избивал меня чаще, чем давал пожрать. Считал, что я убил маму. В общем, если кратко, я нашел у него пистолет и патроны, и решил, что грохну ублюдка. Мне было плевать, насколько я сяду, я ненавидел его так же сильно, как он меня.

— Ты застрелил его?

— Не.

Юнхо поднялся, взял со стола пачку с сигаретами и быстро закурил. Дже тоже уселся, подтянул на голые плечи одеяло. Юнхо взглянул на горящий золотом окурок, протянул парню.

— После нескольких лет мытарств мы осели в Орландо, он нашел каких-то уголовников, вместе открыли автомастерскую. В принципе, там были и нормальные парни, учили меня копаться в железе… ну, я так думал, пока не узнал, что один трахает собственную сестру-проститутку, а второй толкает спайсы и мет, в том числе и через клиентов отца. Каждую ночь я выползал из зачуханного трейлера, поглядывал, подслушивал, узнавал, каким дерьмом оказывались все те, кто днем по-братски хлопали меня по спине и уговаривали не принимать близко к сердцу отцовские придирки. Я задыхался в этом зловонном болоте… и был готов спустить курок в эти мерзкие рожи. Одной ночью я крутился в баре до ночи, лишь бы не возвращаться домой. И услышал, что у этой кучки сброда были конкуренты, которым очень не нравилось такое соседство.

Джеджун уже знал, что скажет Юнхо дальше, судорожно втянул дым, закашлялся. Юнхо выдохнул белесую струю и затушил сигарету о край тумбочки.

— Я знал, когда они придут, но ничего не сказал. Ни отцу, ни тем говнюкам.

— А сам ждал?

— Угу. Несколько ночей я провел в полусгнившем фургоне за автомастерской, обнимал сумку с вещами и пистолет. Но банда нагрянула днем, в полдень, когда в жару большинство предпочитает пить холодное пиво у себя дома. На улицах тогда пустынно, свидетелей нет. Приехали на двух джипах, действовали быстро и организованно. Три выстрела — три трупа. Ничего не взяли, не подожгли, просто устранили конкурентов и уехали. Я лишь чудом не попался, ковырялся тогда на свалке, как помню, откручивал карбюратор… Когда бойня закончилась, я рванул внутрь. Они лежали там, рыхлые туши, залитые кровью и пивом. Я обчистил карманы, взял ключи и пикап, и убрался оттуда.

Дже сидел в прострации, позабыв про сигарету. А потому пискнул, когда обжегся, затряс крылом. Юнхо усмехнулся. Потом упал обратно на подушку и вздохнул.

— Кто я? Сообщник или убийца?

Джеджун не знал ответа на этот вопрос, пожал плечи и улегся тоже, поджал ноги.

— Как бы то ни было, ты не плохой человек.

— Часов шесть назад ты так не думал.

— Просто… я не ожидал. Я испугался!

— Завтра все закончится. Ты вернешься в Рузвельт.

— Если я вернусь домой, все продолжится, — пробормотал Джеджун в одеяло.

— Теперь ты не будешь позволять своему старику…

— Думаешь, я не пытался? Он сломал меня психологически, — Дже закрыл глаза. — Я просто не могу сопротивляться ему… меня словно парализует.

— Но меня ты тоже боишься.

— Я такой жалкий.

— Тебя, по крайней мере, не душит чувство вины. Знаешь, Дже, порой мне кажется, что я сойду с ума. Я ненавижу ублюдка, все еще, хотя он уже сдох, и вместе с тем я сожалею. Мне так плохо одному… И я не хочу, чтобы ты так же…

— Мне плевать, какие стороны себя, плохие ли хорошие, ты прячешь, Юнхо. Завтра мы поедем к океану. Вместе!


========== Часть 11 ==========


Перейти на страницу:

Похожие книги

Кошачья голова
Кошачья голова

Новая книга Татьяны Мастрюковой — призера литературного конкурса «Новая книга», а также победителя I сезона литературной премии в сфере электронных и аудиокниг «Электронная буква» платформы «ЛитРес» в номинации «Крупная проза».Кого мы заклинаем, приговаривая знакомое с детства «Икота, икота, перейди на Федота»? Егор никогда об этом не задумывался, пока в его старшую сестру Алину не вселилась… икота. Как вселилась? А вы спросите у дохлой кошки на помойке — ей об этом кое-что известно. Ну а сестра теперь в любой момент может стать чужой и страшной, заглянуть в твои мысли и наслать тридцать три несчастья. Как же изгнать из Алины жуткую сущность? Егор, Алина и их мама отправляются к знахарке в деревню Никоноровку. Пока Алина избавляется от икотки, Егору и баек понарасскажут, и с местной нечистью познакомят… Только успевай делать ноги. Да поменьше оглядывайся назад, а то ведь догонят!

Татьяна Мастрюкова , Татьяна Олеговна Мастрюкова

Фантастика / Прочее / Мистика / Ужасы и мистика / Подростковая литература
Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов
Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов

Новая книга знаменитого историка кинематографа и кинокритика, кандидата искусствоведения, сотрудника издательского дома «Коммерсантъ», посвящена столь популярному у зрителей жанру как «историческое кино». Историки могут сколько угодно твердить, что история – не мелодрама, не нуар и не компьютерная забава, но режиссеров и сценаристов все равно так и тянет преподнести с киноэкрана горести Марии Стюарт или Екатерины Великой как мелодраму, покушение графа фон Штауффенберга на Гитлера или убийство Кирова – как нуар, события Смутного времени в России или объединения Италии – как роман «плаща и шпаги», а Курскую битву – как игру «в танчики». Эта книга – обстоятельный и высокопрофессиональный разбор 100 самых ярких, интересных и спорных исторических картин мирового кинематографа: от «Джонни Д.», «Операция «Валькирия» и «Операция «Арго» до «Утомленные солнцем-2: Цитадель», «Матильда» и «28 панфиловцев».

Михаил Сергеевич Трофименков

Кино / Прочее / Культура и искусство