Один день Весны Броневой

Самоходка впереди вдруг встала. Качнулась на ее башне фигура командира, резко махнула вниз поднятой на уровень плеча рукой: «Стой!»

— Радек, стой!

Встали — Вешка чуть не слетела вперед, внутрь башни. Привычно удержалась. Пока кричала, хватанула ртом пыли, и пришлось отплевываться — едва не пропустила новую отмашку.

— Радек, глуши мотор!

Движок стукнул и замолк… Как пробки из ушей вытащили. Стал слышен шелест листвы, птичий гомон, людские голоса, встревоженный крик кочетов. И далекий рокот самолетных моторов.

Первым отреагировал Помник:

— Летят, лешья борода! Командир!

— Воздух! — понеслось над колонной.

Внизу коротко ругнулся Земелов.

Вешка взмокла и похолодела сразу. Голой себя ощутила на широкой деревенской улице. Оглянулась — дома, деревья, заборы, маковка храма, заборы…

— Радек, заводи! — и только в грохоте запущенного мотора додумала решение, — Поворачивай вправо! Стоп! Вперед, под марэльку!

Самоходка, кажется, прыгнула на обочину, легко снесла ладный забор (из под которого порскнули рыжий хвостатый кошак и мелкая рябушка), влетела в тень раскидистого дерева почти под самой стеной дома.

— Стой! Глуши!

Вешка представила желто-серые от пыли машины, неподвижные, открытые небу и бомбам. Задохнулась от ужаса. Слепого и почему-то белого. Как полуденное солнце… Дыхание со стоном прорвалось сквозь зубы. «Ненавижу!»

— Ёнч! Где Енч?! — заставила себя развернуться, едва не с ломая сжатое страхом тело.

Самоходка Ивкова чуть виднелась из-за угла дома на другой стороне улицы. От этого стало немного легче. Совсем немного.

Самолеты выли совсем уже близко. В деревне застучали пулеметы. Вешка готовая спрятаться за броню (ненадежную, но броню!) оглянулась на звук, но увидела лишь деревянную черепицу крыши, стену с дверным проемом и светлый фигуристый силуэт женщины на фоне черноты. И, забыв о себе, замахала на нее руками: — Ложись! Ложись! На пол!

Дух-дух-дух-дух-дух!.. Грохот авиационных пушек и двигателей перекрыл все звуки. Самолеты пронеслись, показалось, сквозь листву дерева и над опушкой резко ушли вверх, сверкнув солнцем от стекол кабин. На дороге кто-то кричал, захлебывались пулеметы. А Вешка смотрела, как в вышине крылатые одномоторные разбойники сделали плавный слаженный разворот и опять понеслись к земле.

— Командир, вниз! — Мушков дернул ее за штанину.

Вешка опять глянула на женщину в дверях. Та все так же стояла на крыльце и смотрела на самолеты широко распахнутыми глазами.

— Ложись!!!

Как отцепила провод наушников и оказалась на земле, Вешка и не запомнила. Врезалась в женщину, роняя ее вглубь сеней, рухнула сверху. Больно стукнулась во что-то коленом.

Дух-дух-дух-дух…

— Не торопись, помалу пей…

Вешка дернула ухом: «слышу». Ушам хорошо, чехлы с них сняты — серое от пыли переговорное устройство лежит на серой от пыли надгусеничной полке — нынче здесь все серое. Кроме ушей. И неба. Раскаленно-синего. Пустого. Пока…

Не торопясь, хлебнула еще чуть-чуть из ковша. Не потому, что над душой встал хмурый Мушков. Нравится. Пить маленькими глотками ледяную колодезную воду нравится. Та сначала выстуживает губы и десны до бесчувствия, потом растекается сладостью по языку и небу. Почти счастье… Первые глотки пришлось сплевывать — горло, словно, глина залепила. Залепила и высушила. До того, что свой голос не узнавала: точно птичий грай, надсадный и резкий. А под конец так и вообще пропал. Голос. И пришлось Вешке после рапортов и команд вернувшейся к своей самоходке стучать по броне сначала кулаком, а потом и рукоятью пистолета, призывая к себе экипаж.

— Полей, — она сунула ковш Мошкову. Усмехнулась: голос вернулся, но годился старику, не девушке.

В сложенные ковшиком серые ладони плеснулась сверкающая чистота воды. И тут же потемнела, выбирая в себя грязь и тепло. Пальцы быстро заколодели. Но Вешка продолжала тереть их под ледяной струей, пока цвет кожи не возобладал над чернотой. Только тогда принялась за лицо.

Воды не хватило, и Мошков убежал наполнять ковш. А Весна уперлась лопатками в металл самоходки, слепила веки и замерла прислушиваясь. К себе. К миру. В первый раз после налета. Сразу не получилось, некогда было. Да и не могла она тогда думать. Колотилась, стучала зубами, сердцем и исполняла вбитые училищем обязанности командира. Дрожь и сейчас жила где-то в глубине колен и ладонях. Неприятно. Но терпимо, как многое другое…

Что-то поменялось в ней. Умерло убитое пролетевшими мимо снарядами. Что-то появилось новое. Наверное, впервые, осознавая себя, Вешка не пыталась подобрать определения происходящему в ней. Слушала себя… вплетая услышанное в бессловесное знание себя… Так тусклый звяк цепи рождает знание о колодце…

Земелов закончил возиться внутри, стукнул ботинками по броне и подойдя привалился к борту самоходки рядом. Хрустнул соломкой курута.

Вешка улыбнулась. Подняла лицо к солнцу — недосмытая грязь на лице быстро схватывалась панцирем. Это чувство, как и боль в пораненной губе, были приятны — ощущением жизни. И тогда девушка улыбнулась шире, ломая образовывающуюся корку и наслаждаясь каждой трещинкой…