Один год

- Ничего я не устал, - высоким, не своим голосом ответил Антропов. - А впрочем, если и устал, так что? Нельзя мне и устать? Непрестанно еще по телефону звонят, понукают, свои мнения мне докладывают. Я - Антропов - на все эти звонки начальственные как, по-вашему, должен отвечать? Товарищ Анатолий Грибков будет жить, так, да? Наша лучшая в мире хирургия тому порукой?

- Да ты для чего на меня напустился? - растерянно спросил Лапшин. - Я тут при чем?

- А при том, что нечего мне кровь свою предлагать. Как будто бы здесь мы без ваших советов и предложений баклуши бьем. А, черт, разве в этом суть. Если не мы, никто в мире, нигде не умеет с этим бороться. Консилиумы собираем, академиков везем, зачем? Э, да что Шрек! В сущности, ничего Шрек. Он - Шрек, я - Коростелев, больше ничего...

- Не понимаю я, - с тоской в голосе сказал Лапшин. - Какой Шрек? Какой Коростелев?

Антропов ответил:

- Жил на свете такой врач, Чехов Антон Павлович. Был он гениальным писателем, что известно всем, и, наверное, гениальным врачом, о чем догадываются лишь некоторые. В повести его "Попрыгунья" одна пошлая и вздорная бабенка велит послать за знаменитым Шреком, когда муж ее помирает. А неглупый Коростелев говорит: "В сущности, ничего Шрек!" Удивительная у вас вера в Шреков. Любые Шреки, равно как и Коростелевы, посидят, поглядят друг на друга и разойдутся. Безнадежно! И нету такого лекарства, нету препарата, невозможна операция, конец. Грибков живет уже за счет смерти. Живет искусственно. И никому его не вытянуть!

- Непременно, ты думаешь, умрет?

- Непременно, я думаю, умрет.

- Бывают же ошибки.

- Да, бывают, но редко.

- Он молодой, крепкий, совсем даже мальчик! - в голосе Лапшина зазвучали искательные, просящие нотки. - Здоровый... А?

Невозможно было представить себе Толю Грибкова мертвым. И Лапшин просил Антропова помочь ему поверить, что Толя выживет.

Но Антропов молча развернул газету и сделал вид, что читает. Дважды звонил телефон, и дважды он отвечал холодно:

- Да, без изменений. Не лучше. Да, крайне тяжелое.

Потом ушел, вернулся с другим врачом и спросил у Лапшина:

- Вы собираетесь домой?

- Конечно!

Когда они выходили, Антропова вызвали наверх, и Лапшин один долго ждал в вестибюле. Здесь было холодно, голо, казалось, что дуют сквозняки. Нянечка-гардеробщица дремала за полированным барьером; там в полумраке, словно три привидения, виднелись три белых халата на распялках. Блестели намытые кафельные полы. Громко, со скрежетом отбивал время маятник огромных старинных часов. А стрелок не было вовсе, их отломал кто-то, и стучал маятник бессмысленно. "Удивительно глупо! - подумал Лапшин. - Неужели стрелки поставить трудно?"

И сказал об этом Антропову.

Тот удивился, потом махнул рукой:

- Все к этому привыкли, никто внимания не обращает.

- И главный ваш?

- Главный тем более.

- Вы бы ему сказали, - посоветовал Лапшин. - Такие вещи непременно нужно говорить, потому что в конце концов из этого черт знает что получается.

- Что же именно вы называете "черт знает что?" - тоже раздражаясь, осведомился Антропов.

- Все! Если к таким часам можно привыкнуть, то и к тому, что уход за больным плохой, - тоже можно привыкнуть. И за это надо наказывать...

Он сдержался, чувствуя, что теряет самообладание. Антропов смотрел на него боком, ожидая продолжения фразы. Но Лапшин не договорил и подумал, что правильно не договорил. Потом, садясь в машину, извинился:

- Ты прости, Александр Петрович, тяжелый у меня день выдался...

И дружеским жестом дотронулся до плеча Антропова. Тот вздохнул и пожаловался, что сам замечает за собой какие-то дурацкие вспышки раздражительности, раньше ничего подобного не было. Наверное, это наступает старость. Или жизнь вообще не задалась.

- Насчет Лизаветы, что ли? - спросил Лапшин.

- Похоже.

- Все в том же состоянии?

- Хуже.

- А почему?

- Влюбись, Иван Михайлович, в девочку, которая на двадцать лет тебя младше - тогда узнаешь почему...

Они всегда так разговаривали - то на "ты", то на "вы". На "вы", когда спорили, а на "ты", когда соглашались.

- Да неужели на двадцать?

- А что, много? Ничего особенного.

И Антропов с горячностью стал называть Лапшину романы, повести и пьесы, в которых описывались такие истории. А Лапшин не слушал и думал о том, что, когда очень уж дурно на сердце, нужно непременно заставлять себя говорить о другом, нежели то, из-за чего так скверно на душе. Непременно, иначе вовсе пропадешь. И поэтому он поддержал Антропова и согласился с ним, что дело, разумеется, не в возрасте, хотя и возраст, конечно, играет роль. При слове "роль" ему вспомнилась Катерина Васильевна, он покривился, но с живостью в голосе спросил:

- А вообще-то вы встречаетесь? Когда, например, в последний раз виделись? Давно?

- Недавно, в Музыкальной комедии.

- Лимонад, значит, в антракте пили. А еще где?

- До этого я у нее дома был, на вечерушке. В складчину.

- Студенты?

- Студенты, потом родственники некоторые. Лиля с мужем.

- Это какая же Лиля?

- Она из мира искусств. Точно не знаю, но участвует в кино. Ассистент вот какая у нее должность.