Один год

Слева еще кто-то выстрелил в Лапшина, он услышал только короткое цоканье пули возле себя. Сзади тяжело навалился на него Криничный, стараясь оттереть начальника и самому вырваться в бой. Почти тотчас же вылетело окно - это Бочков, приставив лестницу снаружи, вместе с Побужинским били из маузеров по засевшему за комодом Мамалыге. Внезапно он поднялся во весь рост, кинул к ногам Лапшина пистолет и крикнул:

- Сдаюсь! Стрелять нечем! Берите Мамалыгу, давитесь...

Шагая через лежащих и глядя прямо в глаза Лапшину, он дал себя обыскать. Из его шеи и из правой руки лилась кровь. Пока Бочков обыскивал, Мамалыга, дергая щекой, осведомился:

- С кем, так сказать, имею честь?

- Лапшин моя фамилия, - сказал Иван Михайлович, - Лапшин, запомните, Зубцоа. - И быстро шепотом спросил: - Где Корнюха?

Зубцов-Мамалыга таким же шепотом ответил:

- Святой крест, не знаю. Должен был прийти, да, видать, испугался чего. А я, гражданин начальник, совершенно ни при чем.

Лицо у него было серое, он понимал, что его ждет. И, когда они выходили, он все-таки попытался вырваться, но Бочков и Криничный быстро втолкнули его в машину, а Василий Никандрович Окошкин сказал угрожающе:

- Ну-ну! Гроза морей чертов! Еще брыкается!

В драке Васе разорвали губу, он сплевывал кровь и злился.

- Здорово досталось? - спросил у него Кадников.

- А я в вашей чуткости не нуждаюсь! - угрюмо ответил Вася.

Все вышло иначе, чем он думал: стрелять ему на пришлось, человек в сиреневом костюме, про которого Окошкин думал, что это главный, оказался случайным собутыльником одной из женщин, и рана была не рана, только говорить было больно, "маленько рот разорвали", как выразился Бочков...

В Управлении Криничный сразу занялся допросом Зубцова-Мамалыги. Бочков пошел к Митрохину "поднимать" старое дело Жмакина - братьев Невзоровых, а Лапшин, чувствуя себя невероятно усталым, неудобно прилег на узенький клеенчатый диванчик, что стоял у него в кабинете, и подумал о том, что хорошо бы задремать и вскочить от телефонного звонка Катерины Васильевны. Но задремать после всего нынешнего напряжения ему, конечно, не удалось, и Балашова не позвонила. Телефон, впрочем, позвонил, и Иван Михайлович сразу узнал голос начальника.

- Подразобрался там с Демьяновым? - спросил Баландин.

- Не успел, только что с операции, товарищ начальник...

- А ты постарайся, Иван Михайлович, - попросил Баландин, и Лапшин с удивлением услышал свою собственную интонацию, когда он уговаривал Бочкова постараться с делом Невзоровых - Жмакина.

- Что молчишь? - спросил Баландин, и по его голосу Иван Михайлович понял, что он улыбается.

- Так, ничего. Будет выполнено, товарищ начальник...

В столовой он съел две порции биточков по-казацки, выпил бутылку "Ессентуков" номер 17, внимательно при этом прочитав на этикетке, от чего они помогают, и, подивившись на противный вкус воды, такой удивительно целебной, вернулся к себе и вызвал Демьянова "для беседы".

В АПРЕЛЕ

Митрохин

Прикрыв глаза ладонями, Иван Михайлович почти не слушал. Он отлично все знал, но сейчас ему нужно было задать неожиданный для них вопрос о Жмакине, и поэтому он терпел.

Братья Невзоровы говорили, перебивая друг друга, стараясь выслужиться перед следствием правдивостью и полнотой показаний, припоминая никому не нужные подробности и уличая друг друга в неискренности. Они даже планчик нарисовали с рельефом местности, как шли туда к болоту, где произошел "трагический выстрел", и как потом они убегали, чтобы не слышать стонов и криков ползущего Самойленко. Кричал он долго, и, несмотря на шум дождя, крики были явственно слышны много времени спустя.

- Вообще здорово сильный был старикан! - сказал Олег. - Выносливый замечательно, англизированный тип.

- Какой, какой? - спросил Лапшин.

- Англизированный! - повторил Олег. - Ну, в общем, англосакс по натуре.

- Это Самойленко-то?

- Ходок мировецкий! - заметил Глеб. - Недаром он свои ноги называл ходилками. Он нам многое дал в смысле тренинга.

Положив ладони на стол, Лапшин внимательно глядел на обоих братьев. Пожалуй, единственное, что уважали эти профессорские сынки, - была физическая сила. Перед силой оба юноши благоговели. И убитого ими Самойленко они ценили не за то, что всю жизнь он честно и умно трудился, не за то, что научил также трудиться многие десятки, если не сотни людей, не за то, что ходил он с винтовкой на Юденича, воевал всю гражданскую и все же оставался скромнейшим человеком, а только за то, что у него были "феноменальные", по их выражению, бицепсы, "неслыханный объем" легких и "чудовищное" какое-то "второе дыхание".

- Вообще, старикан неправильно построил свою жизнь, - сказал Олег доверительно. - Ему, конечно, следовало идти на тяжелую атлетику, и притом профессионально...

Глеб подтвердил задумчиво:

- Не сработал котелок. Мог бы мировое имя схватить. И жил бы как боженька, а на старости в тренеры или в судьи подался бы. Вплоть до заграничных поездок, такие товарищи всё имеют...

Постепенно братья начали болтать.