Один год

- Да как вам ответить? Есть у меня доктор, дружок - хирург Антропов. Вот он однажды такую мысль выразил, что если он совершенно убежден, что надобно ногу ампутировать, иначе человек погибнет, то ему эту ногу не жалко. Человека жальчее! Так и тут - общество наше жальчее!

- Я понимаю! Я очень понимаю! - сказала Балашова. - Мой Василий Акимович тоже так считает...

- Это кто же ваш Василий Акимович? - вдруг против своей воли неприязненным голосом осведомился Лапшин.

- Кто? - немножко растерялась Балашова. - Как кто? Папа мой...

Разговор, словно бы иссяк на мгновение, Иван Михайлович прокатил по столу граненый карандаш, потом сказал:

- Был у меня дружок один - хороший чекист, помер в одночасье от сыпняка, так он, бывало, говорил: "Вычистим мы с тобой, Ваня, от всякой пакости нашу землю, посадим сад, погуляем на старости лет в саду". И не погулял. Не дожил.

Иван Михайлович словно с досадой махнул рукой и спросил - звать ли "Наполеона".

- Позовите, - тихо ответила Балашова. И повторила: - "Вычистим землю, посадим сад и погуляем на старости в саду". Удивительно хорошо! Чисто, главное, необыкновенно...

- Наше дело такое, - твердо и задумчиво произнес Лапшин. - Только чистыми руками можно делать. Так Феликс Эдмундович нас учил, так партия говорит, так мы и про себя думаем. Работа, можно сказать, до крайности грязная, а делать ее можно исключительно чистыми руками. Антропов мой - врач вот этот самый - такую мысль высказал как-то в беседе: "Это, говорит, вроде хирургия. Гнойник удаляешь, а асептику, что ли, или антисептику, ну, когда кипятят все это, говорят Антропов, полностью соблюдать надо. Целиком и полностью". Не ясно?

- Ясно, - с готовностью кивнула Балашова.

Лапшин позвонил и велел привести "Наполеона".

Пока ходили за "Наполеоном", пришла Бочкова в коричневом кожаном пальто и в белой шапочке, принесла очень длинное и выразительное заявление.

- Садитесь, - сказал Лапшин. - Гостьей будете!

Написав резолюцию, он спросил:

- Своего видела?

- Видела, - сказала Бочкова, - якогось цыгана допрашивает.

- Этот цыган ему ногу прострелил, - сказал Лапшин, - и ножом его порезал.

- От зверюга чертова! - сказала Бочкова угрожающим голосом.

- Теперь идите в отдел кадров, - сказал Лапшин, - оформляйтесь!

- Она уполномоченной работает? - спросила Катерина Васильевна, когда Бочкова ушла. - Тоже жуликов ловит?

- Главный Пиркентон, - сказал Лапшин смеясь. - Машинисткой она у нас будет.

Катька-Наполеон была в дурном настроении, и Лапшин долго ее уламывал, прежде чем она согласилась поговорить с Балашовой.

- Мы здесь как птицы-чайки, - жаловалась она, - стонем и плачем, плачем и стонем. За что вы меня держите?

- За налет, - сказал Лапшин. - Забыла?

- Налет тоже! - сказала Наполеон. - Четыре пары лодочек...

- И сукно, - напомнил Лапшин.

- Надоело! - сказала Наполеон. - Считаете, считаете. Возьмите счеты, посчитайте!

- Не груби, - спокойно сказал Лапшин, - не надо.

- Как-то все стало мелко, - говорила Катька, - серо, неизящно. Взяли меня из квартиры, я в ванной мылась. Выхожу чистенькая, свеженькая, а в комнате у меня начальнички. Скушала суп холодный, чтобы не пропадал, и поехала.

Она была в зеленой вязаной кофточке с большими пуговицами, в узкой юбке, в ботах и в шляпе, похожей на пирожок. Потасканное лицо ее выглядело еще привлекательным, но глаза уже потеряли блеск, помутнели, и зубы тоже были нехороши - желтые, прокуренные.

- Стонем и плачем, - говорила она, - плачем и стонем. Поеду теперь на край света, буду там, как бывший Робинзон Крузо, с попугаем проводить время. Да, товарищ начальничек? И на гавайской гитаре выучусь играть...

- Там поиграете! - неопределенно ответил Лапшин и нехотя пошел к Прокофию Петровичу Баландину.

Здесь он застал обычно инспектирующего их, курчавого, очень длиннолицего, смуглого человека по фамилии Занадворов. У этого Занадворова было прозвище "на местах", потому что он очень любил выражение - "в то время как мы даем совершенно определенные указания, на местах все-таки..." У Лапшина с Занадворовым сложились издавна чрезвычайно дурные отношения, и чем дальше они узнавали друг друга, тем нетерпимее становились один к другому. Все, что делал Лапшин, представлялось Занадворову провинциальным, местническим и самонадеянным, а все, что говорил Занадворов, Иван Михайлович заранее считал пустозвонством и собачьей ерундой. Разумеется, как всегда в таких случаях, оба они были не слишком правы, но на свете уже не существовало такой силы, которая смогла бы их примирить. Лапшин не раз крупно говорил с Занадворовым и, увидев его нынче у начальника, насулился, не ожидая ничего хорошего от этой встречи.

- Привет! - сказал Занадворов, обернувшись на скрипнувшую дверь. Заходи. Иван Михайлович, давненько не виделись...

- Да вроде бы давненько, с месяц не имел я удовольствия вас видеть.

- Всего месяц, а ты постарел. Все стареем понемножку. Вот и я седеть начал. У кого что... у кого сердчишко, у кого очки, у кого прострел, кто сверх меры злой сделался, очень уж на свою интуицию рассчитывает, на бас людей берет. Случается?