Один год

Дроздов вскинул на Лапшина свои острые, золотисто-коричневые зрачки. Это была старая штука - "глядеть в глаза следователю", все они, матерые жулики, отлично знали вредоносность бегающего взгляда, и ни у кого Лапшину не случалось встречать таких светлых и чистых глаз, как у подлинных преступников.

- Корнюха? - выигрывая время, задумчиво и очень искренне, слишком даже искренне, переспросил Дроздов. - Это какой же Корнюха? Может, Филимонов? Того тоже, кажется, кличка была Корней?

- Ладно, Дроздов, - без всякого раздражения, спокойно произнес Иван Михайлович. - Вы делаете вид, что забыли Корнюху, - значит, все ваши рассуждения о явке с повинной - вздор. По некоторым данным нам известно, что вы осведомлены о пребывании Корнюхи. И если случится беда, а вы знаете не хуже меня, какова штучка - Корнюха, - мы взыщем и с вас.

- Я за вашего Корнюху не ответчик, - сверля Лапшина взглядом, огрызнулся Мирон. - И судить меня за него не станут. Я как-нибудь УПК изучил, время было...

Не отвечая, Лапшин положил перед собой лист показаний обвиняемого. Лицо Ивана Михайловича, как показалось Дроздову, набрякло, всякая тень добродушия исчезла. И вспомнил вдруг Мирон - он же Полетика, он же Рука, он же Сосновский, он же Дравек - жаркий летний вечер в Крыму, треск цикад, ровный шум близкого моря, гравий под ногами возле маленького ресторанчика и спокойный голос Лапшина: "Руки вверх, Мирон..." У Дроздова в боковом кармане модного, в талию, пиджака лежал пистолет. И очень не хотелось поднимать руки. Вот в это мгновение он и увидел лицо Лапшина, лицо простого русского мужика, деревенского парня, "фоньки", но исполненное такой силы, такой уверенности и вместе с тем такого превосходства над ним - контрабандистом и аферистом самого высокого класса, - что Полетика, словно одурев, поднял обе руки и признал себя полностью побежденным, хоть вполне мог уйти, потому что Лапшин, как выяснилось впоследствии, был совершенно один и конечно бы не стал стрелять возле ресторана...

- Значит, опять "руки вверх", как тогда, в Крыму? - спросил Дроздов-Полетика невесело.

- Я рекомендую вам говорить по делу, - строго и сухо ответил Лапшин. Значит, займемся вашими соучастниками...

Постучавшись, вошел Окошкин, уже не с таким "опрокинутым" лицом, с каким давеча уходил из лапшинского кабинета. Иван Михайлович просмотрел бумагу, мелко, но разборчиво исписанную Василием Никандровичем, подумал и кивнул.

- Можно выполнять? - спросил Вася.

- Действуйте! - ответил Лапшин.

И Окошкин вновь отправился к магазину "Охота и рыболовство", одна вывеска которого нагоняла на него тоску. Ведь дело совершенно безнадежное, зачем, для чего вновь возиться с этими калибрами, кустарной дробью, собаками, женатыми и холостыми охотниками, их знакомыми местами, в которые они ездят охотиться? Но в нынешнем своем состоянии он не мог, не имел права обсуждать приказания начальства. Велено - делай. И, стараясь возбудить в себе азарт человека, который вот-вот нападет на след и уложит крупного зверя, Окошкин пошел по Литейному к осточертелому магазину, возле которого, как обычно, толкались охотники, продавцы дроби и особых крючков, спиннингов "самой последней марки" и ружей "три кольца". Сильно морозило, скрежетали сердито трамваи с заиндевелыми стеклами, с розового студеного январского неба светило негреющее полуденное солнце. И возле магазина, и в самом магазине Окошкин не увидел ни души из полезных ему людей, из старых знакомых - продавцов дроби и покупателей. Только продавщица Тася, стрельнув в Окошкина черными галочьими глазками, сообщила, что может ему устроить кое-что "шестнадцатого калибра".

"Черта мне в ваших калибрах!" - подумал Окошкин и отправился по адресам района. Настроение у него было препоганое, и потому даже симпатичнейшие люди - охотники - казались ему глубоко отрицательными типами, а один инвалид Спиров - и вовсе убийцей несчастного Самойленко. Но тут же он разуверился в первом своем впечатлении, потому что Спиров нянчил внуков, да еще не своих, а соседских, легкомысленная мамаша которых позволила себе среди бела дня уйти "ни больше ни меньше, как в кино, видали, как засвербило, а деточек на меня кинула". Судя по всему, деточки обожали "отрицательного типа", в буквальном смысле слова сидели у него на голове, ездили на нем по коридору и не пожелали с ним расстаться, даже когда он поспешил по "стариковским делам" в туалет. Покойного Самойленко Спиров не знал, но, почесав в затылке, вспомнил, что в районе хутора Трехозерный охотился в те времена некто Губавин Терешка, "субчик", от которого любого лиха ждать можно. И не столько даже охотился, сколько промышлял разными темными делишками, например спекуляцией.