Один год

- Ладно, - переходя на официальное "вы", заговорил Лапшин. - Несмотря на самокритику, которой у вас в избытке, вы, Грибков, не с того конца начали. Вам было известно, что Мамалыга крепко вооружен?

- Предположительно...

- Следовательно, было известно. Так же, но уже точно, а не предположительно, вам было известно, что терять этому гаду нечего. Согласны? Пойдем дальше: вы не мальчик, хотя и молоды, работаете не первый день, хотя и не очень давно, и не можете не понимать, что в данном случае подвергали себя безрассудно и бессмысленно смертельному риску. Ну, убил бы вас Мамалыга, а убив, в условиях пустынного в эту пору парка, спокойно ушел бы. И, уходя, знал бы, что мы на следу, что ему нужно уезжать из нашего города. Кому польза?

- Разрешите? - спросил Толя.

- Разрешаю! - буркнул Лапшин.

- Если бы все советские граждане, все решительно, - упрямо и страдальчески глядя в глаза Лапшину, заговорил Толя, - не думали бы о риске, то уже сейчас, на данном этапе, мы бы не имели ни одной хулиганской публичной выходки. Разве вы не согласны, товарищ начальник, что многие и многие еще рассуждают, что их хата с краю! Разве вам неизвестны случаи, когда наши работники милиции после рабочего дня, переодевшись в штатское, "не вмешиваются"! Понимаете? Это что же такое? Он с супругой находится, и поэтому он уже "не служит". И проходит стороной. Больше того... вот, например, мой брат...

Толя задохнулся, но справился с волнением и спросил, можно ли ему закурить. Лапшин кивнул. Он слышал что-то неопределенное о том, что у Грибкова погиб брат, но как и при каких обстоятельствах - не знал.

- Он был учителем, - продолжал Грибков, - он в своей жизни мухи не обидел. Маленького роста, слабый, болезненный, очень близорукий. И вот на гулянии в Петергофе шпана привязалась к двум девочкам. Они дергали их за косы и говорили всякие нецензурные слова, хватали... Короче, брат вступился. И тогда они начали его избивать. Они закинули его в болото, за кусты, а люди стояли и смотрели, и был даже один военный, который тоже смотрел. И когда какая-то старуха крикнула ему, как это он так смотрит, то он ответил: "Я, мамаша, военный человек, а не милиционер". И на суде он был свидетелем, и на суде имел нахальство сказать, что если каждый человек будет вмешиваться в функции милиции, то произойдет кавардак и анархия. А брат через два месяца умер, так и не мог поправиться, и все удивлялся, уже умирая, удивлялся на посторонних. Вы меня простите, товарищ начальник, может, я неправильно рассуждаю, но вот, например, есть статьи за контрреволюцию, за спекуляцию, за разбой, за воровство. А как же вот это? Посторонний? Как это может быть такое на свете - "посторонний"?

- Погоди, Анатолий, - опять переходя на "ты", мягко сказал Лапшин. - Я же не предлагаю тебе быть "посторонним". Я только прошу, убедительно прошу не совершать необдуманных поступков.

- Этот военный тоже, наверное, не хотел совершить необдуманного поступка, - почти дерзко сказал Грибков. - Тут думать, товарищ начальник, не приходится. Тут действовать надо.

Лапшин усмехнулся.

- Ладно, - ответил он, - я твое состояние понимаю, но все же не только прошу, но и приказываю глупостей не делать. Иначе...

Он подумал и добавил:

- Иначе мы вас от работы отстраним. Понимаете? Разъясняю также: если ваша жизнь вам не дорога и вы желаете с молодой жизнью по-дурацки расстаться, черт с вами. Но срывать нам поимку Мамалыги - это дело уже наше. Вы вот свою храбрость проявили и то, что вы не посторонний, а Мамалыга ушел и, может быть, благодаря вашей горячности будет совершено этим Мамалыгой новое преступление. Тогда как? С кого взыскивать? Тогда вы окажетесь посторонним?

В конце концов Толя согласился с Лапшиным.

- И вот еще что, Анатолий, - вставая, сказал Иван Михайлович. - Это, конечно, частность, но хочу, чтобы вы ее запомнили. Как оно ни странно, а оно именно так - в нашем деле требуется бодрость. В нашем деле, как ни в каком другом, надо замечать не только всякую дрянь жизни, на и красоту этой самой жизни... - Лапшин чуть-чуть смутился. - Понимаете? Иначе задохнешься.

- Это я понимаю! - серьезно и упрямо сказал Грибков. - Это, товарищ начальник, нельзя не понимать. Я очень слежу за всем хорошим в жизни, я знаю, что и от чего мы защищаем.

И неожиданно он добавил:

- Я художественную литературу очень люблю.

- Какую же именно?

- Где человек изображен настоящий. С большой буквы. Чтобы я этому человеку завидовал и старался на него походить. Разные биографии люблю замечательных людей, как, например, они боролись со своими недостатками и изживали в себе раба. Путешествия люблю разные, где показаны трудности борьбы с природой...

- И хватает тебе времени читать?

- Большей частью не хватает! - сказал Толя. - Сплю здорово много. Дам себе зарок проснуться в три часа ночи и позаниматься, но не могу. Слабость воли, наверное...

- Молодость, а не слабость воли! - сердито усмехаясь, сказал Лапшин. Ты сколько в среднем спишь?

- Не меньше пяти часов! - с готовностью сознался Толя. - И бывает мало. Еще стихи...

- Какие стихи?