Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599

Не только зрители иногда забывали о том, что Кемп всегда играет Кемпа. Даже Шекспир время от времени выпускал из памяти, что актер и персонаж — не одно лицо. Раздумывая над тем, как клаун Питер появится на сцене, он пишет: «Входит Уилл Кемп». То же самое относится и к четвертому акту пьесы «Много шума из ничего», когда вместо персонажа по имени Кизил фигурирует Кемп. Удивительно, но Шекспир практически никогда не поступает так с другими актерами труппы. Сходным образом из помет в кварто второй части «Генриха IV» можно понять, о чем Шекспир думал, сочиняя хронику. В четвертой сцене второго акта упоминается странный персонаж по имени Уилл — его появление объяснимо только тем, что здесь имеется в виду выход Кемпа в роли Фальстафа. Издатели, не соглашающиеся с этим, вынуждены изобретать нового персонажа по имени Уилл или Уильям, которого никогда не называют по имени; ему отдают реплики, предназначенные для других, и придумывают причину, чтобы скорее удалить со сцены. Намного вероятнее, что Шекспир, как и во всех других случаях, называл персонажа именем Кемпа, кого бы тот ни играл. Так как Шекспир в то время неуклонно двигался в сторону реалистической драмы, где такие персонажи, как Розалинда и Гамлет воспринимаются как реальные люди, характерный клаун оказался не удел.

Не меньше волновал Шекспира и завершающий пьесу дивертисмент — джига. Нам было бы сложно воспринять финал «Ромео и Джульетты», если бы за трагической гибелью влюбленных, образы которых все еще свежи в нашем воображении, следовали бы скабрезные песни и танцы; однако елизаветинская публика ждала их с нетерпением. Джигу — как правило, одноактную пьесу длиной в несколько сотен строк полуимпровизационного характера — исполняли четверо актеров. Написанная в балладной форме, она изобиловала буффонадой, остроумными диалогами, пылкими танцами и песнями. Хотя формально джига не была связана с только что разыгранным спектаклем, она развивала его буффонное начало. Если комедии имели любовный сюжет, то джиги подхватывали темы супружеской жизни — измена, обман, необузданная похоть. Откровенные и своевольные, они были безумно популярны, так как обращались к сферам повседневности, не затронутым в пьесах. По сути, они уравновешивали финал романтических комедий и высокий пафос трагических развязок.

К сожалению, о елизаветинских джигах сохранилось мало документальных свидетельств. Вероятно, между властями города и издателями существовала негласная договоренность, запрещавшая их публикацию. После того, как несколько джиг — включая те, в которых блистал Кемп, — появились в печати в начале 1590-х, джиги не выходили в свет на протяжении тридцати лет. Но даже сохранившиеся рукописи не способны передать необычайную живость этих представлений — их бурный темперамент, невероятно смешную жестикуляцию клауна — звезды сцены, пылкие песни, эффектные прыжки, пикантные заигрывания. Непревзойденным мастером джиги был, разумеется, Уилл Кемп, который, оглянувшись назад, как-то заметил, что его карьеру в театре сделали «сумасшедшие джиги и веселое паясничанье». Своим успехом джиги обязаны его сценическому облику, злободневным шуткам, танцевальным навыкам и, в особенности, его невероятной энергийности. Возможно, Дик Тарлтон был актером более широкого амплуа, чем Кемп, зато последний твердо знал, как распорядиться своим комическим талантом в общедоступном театре. К 1598 году популярность джиг Кемпа была настолько велика, что по Лондону ходила фраза — куда ни обрати взор, «блудницы, посыльные, сводницы и слуги распевают непристойные песни из джиги Кемпа». Встречались и такие ярые поклонники этого жанра, которые приходили в театр исключительно к концу спектакля, пробивая себе дорогу к сцене, чтобы бесплатно посмотреть джигу.

По понятным причинам джиги, написанные на заказ, вызывали резкое неприятие драматургов. Им не хотелось отдавать последнее слово клауну. Кристофер Марло, большой противник джиг, предупредил об этом публику в Прологе к «Тамерлану Великому», заявив, что отказывается от «песен плясовых и острословья, / От выходок фигляров балаганных» (перевод Э. Линецкой). Даже такой известный драматург, как Томас Деккер, резко отзывался о «скверных непристойных джигах». Зная о подобном противостоянии, несложно догадаться, почему дискуссия — по поводу целей постановки — между ведущим клауном труппы Слуги лорда-камергера и ее знаменитым драматургом — зашла в тупик. Когда потребовалось восстановить пьесу о Фальстафе — уже после ухода Кемпа, — выручил один из пайщиков труппы, Томас Поуп, знаток комического амплуа. Время джиг Кемпа прошло безвозвратно, и теперь последнее слово в Глобусе оставалось за Шекспиром.