Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599

Аналогия между театральной труппой, устроенной как товарищество пайщиков, и торговым акционерным обществом — совсем не натяжка. Оба вида акционерного капитала прекрасно регулировали общественные отношения, меняя исторически сложившиеся сословные границы общества. Шекспир, недавно вложивший все свои театральные сбережения в покупку герба и примкнувший к категории «любезных кредиторов», понимал, что деньги дают возможность не только купить собственность, но и утвердить свою принадлежность к старинному роду. Для Шекспира и Слуг лорда-камергера прибыль была также ощутима, как и угроза убытков. Придворные, много повидавшие на своем веку, знали, как часто распадались талантливые труппы — в 1590-х Слуги Ее Величества, Слуги графа Сассекса, Слуги графа Пембрука и Слуги лорда Стренджа имели большой успех при дворе, а затем внезапно исчезли. Угроза финансового краха, вызванная потерей постоянной площадки для выступлений, преследовала актера-пайщика в самых страшных снах.

Когда Шекспир описывает свою публику как «любезных кредиторов», он имеет в виду, что они не только разрешают ему писать то, что ему хочется, но и считают его надежным партнером и верят в него. Играя смыслами этого словосочетания, он ставит кредиторам новые условия: если они пойдут на уступки, то есть дадут ему послабление, он сможет вернуть остаток долга частями. Перефразируя мысль о том, что должники дают бесконечные обещания (то есть вечно обещают с три короба), Шекспир утверждает, что он поступает так же — как и многие должники, говоря про «бесконечные обещания», он не гарантирует ничего определенного. Примите эти требования, и тогда они окупятся с лихвой его бессмертными пьесами. В варианте эпилога для Кемпа «наш смиренный автор» действовал по эффективной формуле успеха, едва ли сейчас известной; но путь, который Шекспир открыл для себя накануне 1599 года, во втором эпилоге, отличался разительно. Благодаря тому, что Шекспир раскрыл нам свое намерение двигаться в новом направлении и требовать большего от своей публики, актеров и самого себя, мы намного лучше понимаем его творческие замыслы.

Почтительно начав с любезностей в адрес зрителей, Шекспир в конце эпилога повторяет этикетные формулы. Заканчивая спектакль, он встает на колени (что само по себе старый прием елизаветинского театра) — для того, скорее, чтобы отдать дань социальной условности и иерархии, нежели поблагодарить за сотрудничество и взаимовыручку. Но здесь Шекспир — истинный актер и джентльмен — обрывает сам себя, чтобы кое-что объяснить публике: хотя кажется, что он склоняется перед ней, это не так; он преклонил колено в молитве за Елизавету, почтение к которой, разумеется, должен незамедлительно выразить каждый подданный, последовав его примеру. Перед королевой в конце концов равны все — должники и кредиторы, слуги и господа, актеры и их покровители.

Этот необычный эпилог сохранился случайно, или, точнее, благодаря чьей-то небрежности. Вторая часть «Генриха IV» была опубликована менее чем два года спустя. Когда рукопись отдали в печать, в ней содержались обе версии эпилога. Наборщик, не зная, как поступить, оставил оба варианта, отделив их друг от друга несколькими пробелами. Будь у него больше времени на раздумья, он бы понял, что посреди эпилога актеру нет никакого смысла вставать на колени перед королевой: ведь затем ему придется подниматься снова. Когда в 1623 году с этой же трудностью столкнулся наборщик Фолио, он решил не выбирать между двумя эпилогами и соединил их в один; правда, он по крайней мере попытался устранить нестыковку и переместил молитву за королеву в конец эпилога. Странно, но современные текстологи, знания которых намного глубже, последовали его примеру, не разобравшись в путанице и так и не выяснив творческие намерения Шекспира.