Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599

На языках моих трепещет ложь:
Ее кричу на всех людских наречьях,
Слух наполняя вздорными вестями.
Про мир толкую, а меж тем вражда
С улыбкой кроткой втайне мир терзает.

(

 I, 1; перевод Е. Бируковой )

Образ, возникающий в дальнейших репликах Молвы, был настолько мил Шекспиру, что он решил использовать его в «Гамлете», значительно улучшив, — в небольшой реплике, в которой датский принц укоряет Розенкранца и Гильденстерна: «Не сыграете ли вы на этой дудке?.. На мне вы готовы играть; вам кажется, что мои лады вы знаете» (III, 2):

               Молва — труба;
В нее дудят догадки, подозренья
И зависть; так легко в нее трубить,
Что даже страшный, многоглавый зверь —
Изменчивая, бурная толпа —
На ней играет.

(

 I, 1; перевод М. Лозинского )

По всей вероятности, эти слова задели за живое зрителей спектакля, разыгранного во дворце в конце декабря, так как по Уайтхоллу пошли мрачные толки: чего же ждать — войны с Испанией или мира? Согласится ли в конце концов нерешительный граф Эссекс возглавить английское войско, чтобы подавить восстание в Ирландии?

В первоначальных спектаклях второй части «Генриха IV», сыгранных труппой лорда-камергера в театре Куртина, пьеса заканчивалась монологом, написанным для Уилла Кемпа. Герой, которому Шекспир поручает эпилог, как правило существует одновременно в мире воображаемом и реальном, и финал данной хроники не исключение. В конце пятого акта сэра Джона Фальстафа (его играл Кемп) сажают во Флитскую тюрьму, и на этот раз кажется, что Фальстаф, всегда удачливый, не сможет выпутаться из беды. Неожиданно на сцене снова появляется Кемп. Через несколько мгновений зритель поймет, что пьеса действительно закончилась, и Кемп произносит эпилог не от лица Фальстафа, а, скорее, от себя (условное разграничение, так как Кемп в каждой роли играл самого себя):

Если мой язык вымолит у вас оправдание, не прикажете ли вы мне пустить в ход ноги? Правда, это было бы легкой расплатой — отплясаться от долга. Но чистая совесть готова дать любое удовлетворение, и я на все пойду. Все дамы, здесь присутствующие, уже простили меня; если же кавалеры не простят, значит, кавалеры не согласны с дамами — вещь, совершенно невиданная в таком собрании.

Еще одно слово, прошу вас. Если вы еще не пресытились жирной пищей, то ваш смиренный автор предложит вам историю, в которой выведен сэр Джон, и развеселит вас, показав прекрасную Екатерину Французскую. В этой истории, насколько я знаю, Фальстаф умрет от испарины, если его уже не убил ваш суровый приговор; как известно, Олдкасл умер смертью мученика, но это совсем другое лицо. Язык мой устал, а когда мои ноги также устанут, я пожелаю вам доброй ночи (перевод Е. Бируковой).

В остроумном эпилоге Шекспир решает сразу несколько задач. Кемп говорит о танце и своей готовности сплясать, а значит, джига — непристойная танцевальная сценка, которой завершались все спектакли и в которой Кемпу не было равных, — вот-вот начнется. Кемп также упоминает и Шекспира, «вашего смиренного автора», обещающего новую историю, поэтому его поклонники убеждены, что скоро увидятся с ним снова. Это единственный раз, когда Шекспир решил поделиться с публикой своими планами, рассказав о пьесе про Джона Фальстафа и Екатерину Французскую, обрученную с Генрихом V. Очевидно, что его новая, еще не оконченная пьеса — это «Генрих V», заключительная хроника второй тетралогии, начало которой было положено четыре года назад в «Ричарде II»; затем последовали две части «Генриха IV». Ближе к концу эпилога Шекспир вынужден оправдываться за то, что в первой части «Генриха IV» один из персонажей носит имя Олдкасл (отсюда и уточнение: «Олдкасл умер смертью мученика, но это совсем другое лицо»).