Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599

Однако вскоре опять поступили тревожные новости. Из Плимута писали, что испанцы собираются «высадиться в Англии, у них 15 000 человек, а по прибытии они рассчитывают на помощь еще 15 000 английских католиков». Скорее всего, полагали англичане, враг высадится в Милфорд Хейвене. В субботу, 25-го августа, в этом не оставалось никаких сомнений, и Тайный совет уведомил лорда-мэра и графа Камберленда о том, что испанцы «уже на побережье». Пришлось снова собирать войска, мобилизовывать вооруженные силы города и готовиться к обороне Темзы, чтобы «помешать испанским галерам». «Самое время, — полагал Тайный совет, — каждому из подданных проявить свою преданность королеве и стране». Наступили напряженные дни. Ранним утром 26 августа 3000 солдат «собрались на улицах Лондона в полном вооружении в ожидании командиров, однако, основательно промокнув под дождем, вынуждены были в тот же день по приказу властей отправиться домой». На другое утро еще 3000 горожан проходили в Лондоне учения на Майлз Энд.

Так продолжалось до 4 сентября. Наконец опасность миновала, и страна, изнуренная мобилизацией, начала постепенно возвращаться к прежней жизни. Елизавета молча переехала в Хэмптон-Корт, где, как сообщает очевидец, «танцевала „Испанскую шутку“ под дудку и тамбурин», «в присутствии лишь леди Уорвик». Хорошее название для танца! Елизавете было что праздновать — ей опять удалось избежать беды. Кризис миновал. О том, что его спровоцировало, ходили разные слухи. Фрэнсис Бэкон, осведомленный лучше других, отказался принять официальную версию событий. Утверждение, что испанцы наступают, писал он, «не более чем выдумка, с целью обмануть даже самых умных людей». Возможно, имей он, как Сесил, доступ ко всем данным разведки, не торопился бы с таким выводом. Сам Сесил, который точно знал, что испанцы готовят наступление (но не понимал, куда будет направлен их удар), признал, что погорячился, заметив в свое оправдание, что «люди готовы распять его (как это и случилось с его отцом) всякий раз, как он пытается разубедить их».

Бэкон впоследствии писал, что «все было сделано лишь для того, чтобы Эссекс, услышав о всеобщей мобилизации в королевстве, удержался от искушения повернуть свои войска назад в Англию». В теории Бэкона есть рациональное зерно. Ведь неспроста королева запретила Эссексу возвращаться в Англию без ее разрешения! Больше всего пострадали фермеры — их совершенно напрасно призвали в армию прямо с полей. Люди прекрасно понимали, чем это грозит — многим не раз приходилось хоронить родственников и соседей, умерших от голода или болезни. В 1598-м, за год до испанской угрозы, один рабочий из графства Кент был уличен в речах о том, что истинная война — между богатыми и бедными, и он «надеется именно на такую войну в королевстве, которая заставит богатых поплатиться за их жестокое отношение к беднякам». Бэкон также напомнил народу: «Если бы Тайный совет решил широко отметить праздник весны и отвлечь фермеров от работы, это еще куда ни шло, но призвать их на войну во время сбора урожая — это уже слишком». Англичане, пишет Бэкон, достаточно умны, чтобы увидеть подоплеку всего, что происходит, «недаром, в народе шутят, что в 1588-м испанцы прислали Непобедимую Армаду, а в этом — Невидимую».

Различие между этими двумя событиями на закате правления Елизаветы вполне очевидно, и их сравнение далеко не в пользу последнего. В 1588-м королева готовилась к битве при Тилбери и, по одному из свидетельств, заверила своих подданных, поднявшихся на защиту страны, что «почтет за честь умереть на поле боя, отдав жизнь за Бога, за свое королевство и за свой народ…» Эта речь могла бы посоперничать с монологом Генриха V накануне битвы при Азенкуре. В 1599-м Елизавета даже не появилась на публике, спрятавшись словно пчелиная матка в улье под охраной пчелиного роя. Возможно, она понимала: прежним пропагандистским речам уже нет веры. Народ стал подозрительным; набор рекрутов не прекращался, двор раскололся на фракции, вопрос о престолонаследии оставался открытым, — все это только усиливало всеобщий скептицизм. Немалую роль сыграли и лондонские драматурги (Шекспир в их числе), научившие зрителей остерегаться решений властей. Цензура свирепствовала — разве можно в такой ситуации высказываться об ирландском походе или о наследнике Елизаветы? Однако ни строгий контроль за портретами королевы, ни запрет на публикацию сатирических произведений и хроник не сдержали народные волнения, и, казалось, уже ничто не способно вселить в людей надежду на помощь Божию, которая воодушевляла англичан в 1588-м. Пути назад просто не существовало.