Читаем Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599 полностью

В четвертом акте Гамлет вновь во власти прежних дум. До этого он размышлял о звериной сущности людей, их вероломстве: Пирр космат и схож с «гирканским зверем» (II, 2), Клавдий — «блудный зверь, кровосмеситель» (I, 5), как называет его Призрак, мать Гамлета, скучала по мужу меньше, чем «зверь, лишенный разуменья» (I, 2). Теперь же Гамлет резко меняет свою точку зрения. «Раздумывать чрезмерно об исходе» столь же вероломно, что и действовать импульсивно. «Что человек, когда он занят только / Сном и едой?» — вопрошает Гамлет. И тут же сам себе отвечает: «Животное, не больше» (IV, 4). Он никак не может отрешиться от мысли о своей животной сути, которая, как теперь ему кажется, коренится в его трусоватой привычке к бесконечным размышлениям:

                             То ли это


Забвенье скотское, иль жалкий навык


Раздумывать чрезмерно об исходе, —


Мысль, где на долю мудрости всегда


Три доли трусости, — я сам не знаю,


Зачем живу, твердя: «Так надо сделать»,


Раз есть причина, воля, мощь и средства,


Чтоб это сделать. ( IV, 4 )



Гамлет презрительно отвергает даже мысль о необдуманных действиях, и этим завоевывает доверие зрителя. Но выхода все равно нет — действуй он решительно или бездействуй, это, как он полагает, ничего не изменит. Встреча с Фортинбрасом лишь укрепляет Гамлета в мысли о суетности и тщете мира:

                       …Вся земля пример;


Вот это войско, тяжкая громада,


Ведомая изящным, нежным принцем,


Чей дух, объятый дивным честолюбьем,


Смеется над невидимым исходом,


Обрекши то, что смертно и неверно,


Всему, что могут счастье, смерть, опасность,


Так, за скорлупку. ( IV, 4 )



Гамлет явно иронизирует. Фортинбрас действует как должно, но при этом он очень жесток. Гамлет называет норвежца «изящным, нежным принцем», чего совсем не скажешь о грубом и беспощадном норвежце. Фортинбрас честолюбив и готов идти в бой, он совсем не боится того, что случится, и потому готов пожертвовать жизнью своих солдат лишь «за скорлупку». Яичная скорлупа символизирует здесь также обесцененную корону (этот образ будет развит в «Короле Лире»).

Слова Гамлета не раз вызывали у критиков явное непонимание. Некоторые из них не верили сказанному, полагая, что реплику Гамлета

                    Rightly to be great


Is not to stir without great argument,


But greatly to find quarrel in a straw


When honour’s at the stake.



             …Истинно велик,


Кто не встревожен малою причиной,


Но вступит в ярый спор из-за былинки,


Когда задета честь. ( IV, 4 )



нужно воспринимать как призыв к действию. Большого смысла я в этом не вижу. Гамлет здесь утверждает одно: величие не в том, чтобы бездействовать, пока не найдется важный повод, а в том, чтобы вступить в поединок тогда, когда тебе нанесено оскорбление.

Не очень веский довод для рыцарства, во времена Шекспира, уже доживавшего свой век, особенно в свете последних политических событий. После поражения Эссекса в Ирландии, елизаветинцы прекрасно понимали, что ждет «тяжкую громаду». По мысли Гамлета, жажда славы и почести для Фортинбраса сильнее всего на свете, и потому он готов пожертвовать ради них своими людьми:

Я, чей отец убит, чья мать в позоре,


Чей разум и чья кровь возмущены,


Стою и сплю, взирая со стыдом,


Как смерть вот-вот поглотит двадцать тысяч,


Что ради прихоти и вздорной славы


Идут в могилу, как в постель, сражаться


За место, где не развернуться всем.


Где даже негде схоронить убитых? ( IV, 4 )



Это очень мрачный и жестокий монолог. Когда зритель видит войско Фортинбраса, идущее через Данию на Польшу, в его памяти всплывает другой образ — войско отца Гамлета, который тридцать лет назад отправился в тот же поход, что и юный норвежец. Был ли он менее жесток с поляками, чем Фортинбрас? Об этих ли «грехах… земной природы» (I, 5) говорит Призрак в своем монологе? Будут ли вспоминать о кампании Фортинбраса, столь дорого ему обошедшейся, как о героическом деянии?

Монолог «Как все кругом меня изобличает» можно назвать венцом мрачных размышлений Гамлета, особенно если предположить, что развязка трагедии заранее предопределена. Гамлет знает, что должен убить Клавдия, но даже после мучительных раздумий не может оправдать для себя этот поступок, так как мотивы, которыми руководствуется традиционный герой-мститель, его не убеждают. Работая над трагедией, Шекспир вскоре понял, что медлительность Гамлета идет вразрез с традиционным сюжетом трагедии мести. Поэтому он долго думал над развязкой, пытаясь найти гораздо более убедительную мотивировку, чем «случайные кары» и «негаданные убийства», упомянутые Горацио в финале пьесы (V, 2). И все же для обреченного Гамлета, способного лишь на кровавые мысли, но не на деяния, — отомстить в конце концов означает признать, что он ничем не лучше Фортинбраса.

Перейти на страницу:

Похожие книги

19 мифов о популярных героях. Самые известные прототипы в истории книг и сериалов
19 мифов о популярных героях. Самые известные прототипы в истории книг и сериалов

«19 мифов о популярных героях. Самые известные прототипы в истории книг и сериалов» – это книга о личностях, оставивших свой почти незаметный след в истории литературы. Почти незаметный, потому что под маской многих знакомых нам с книжных страниц героев скрываются настоящие исторические личности, действительно жившие когда-то люди, имена которых известны только литературоведам. На страницах этой книги вы познакомитесь с теми, кто вдохновил писателей прошлого на создание таких известных образов, как Шерлок Холмс, Миледи, Митрофанушка, Остап Бендер и многих других. Также вы узнаете, кто стал прообразом героев русских сказок и былин, и найдете ответ на вопрос, действительно ли Иван Царевич существовал на самом деле.Людмила Макагонова и Наталья Серёгина – авторы популярных исторических блогов «Коллекция заблуждений» и «История. Интересно!», а также авторы книги «Коллекция заблуждений. 20 самых неоднозначных личностей мировой истории».В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Людмила Макагонова , Наталья Серёгина

Литературоведение
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
И все же…
И все же…

Эта книга — посмертный сборник эссе одного из самых острых публицистов современности. Гуманист, атеист и просветитель, Кристофер Хитченс до конца своих дней оставался верен идеалам прогресса и светского цивилизованного общества. Его круг интересов был поистине широк — и в этом можно убедиться, лишь просмотрев содержание книги. Но главным коньком Хитченса всегда была литература: Джордж Оруэлл, Салман Рушди, Ян Флеминг, Михаил Лермонтов — это лишь малая часть имен, чьи жизни и творчество стали предметом его статей и заметок, поражающих своей интеллектуальной утонченностью и неповторимым острым стилем.Книга Кристофера Хитченса «И все же…» обязательно найдет свое место в библиотеке истинного любителя современной интеллектуальной литературы!

Кристофер Хитченс

Публицистика / Литературоведение / Документальное