Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599

Обращаясь к жанру хроники, размышляя над событиями национальной истории, Шекспир модернизирует этот жанр, фактически создавая его заново. Восприятие истории постоянно меняется, и потому, с его точки зрения, нельзя восхвалять героизм англичан прошлого, не учитывая опыт современности. Параллели с современностью возникают в хрониках нередко — например, исследователи не раз обращали внимание на сопоставление вторжения Генриха V во Францию и кампании Эссекса в Ирландии. Новизна шекспировской трактовки, подчеркивает Шапиро, прежде всего в том, что хронику пронизывает мысль о современном положении дел в Ирландии. В финале пьесы Шекспир открыто возвращает зрителя к современности, приглашая его подумать о военной кампании Эссекса и о том дне и «добром часе», когда войско Эссекса вернется из Ирландии в Лондон (см. Пролог к пятому акту). Шекспир не случайно противопоставляет патриотическое движение оппозиционному, выступающему против войны как таковой, — он видит свою цель не в утверждении одной точки зрения, но в сплочении нации, чьи отцы и сыновья умирают сейчас на поле боя. Пьеса о военных победах предков должна поддержать англичан сегодняшних, дать им надежду на будущее в трудный для страны момент.

Сталкивая в своей книге разные точки зрения на войну в Ирландии, приводя примеры из переписки аристократов, а также из народных баек и пересудов, Шапиро убеждает читателя в одном — англичане были настолько обескуражены последними событиями, что не знали, как реагировать на противоречивые новости. Именно об этом говорит Молва в Прологе ко второй части «Генриха IV» («На языках моих трепещет ложь…»). Так, шекспировский театр начинает исподволь формировать общественное мнение, становясь центром внимания и отражая перемены, витавшие в воздухе, — от Реформации и войны в Ирландии до далеких ост-индских замыслов.

На риторику шекспировских хроник оказали большое влияние проповеди Ланселота Эндрюса, одного из самых красноречивых ораторов своего времени. 21 февраля 1599 года, в Пепельную среду, Эндрюс читает Великопостную проповедь в Ричмонде — на следующий день после того, как шекспировская труппа сыграла во дворце спектакль, и накануне военного похода Эссекса в Ирландию. О том, что Шекспир слышал проповедь Эндрюса, полагает Шапиро, свидетельствуют две идеи из «Генриха V», отсутствующие в сюжетных источниках пьесы и, вероятно, почерпнутые из проповеди. Во-первых, оправдание церковью наступательной войны. В хронике Шекспира Епископ Кентерберийский, полагая, что для вторжения есть законные основания, благословляет короля на войну: «Властитель мой, / Восстаньте, взвейте наш кровавый стяг!» (I, 2). Во-вторых, война — время молитвы, воззвания к Богу, ибо победа всегда в руках Господа. То же самое говорит перед битвой при Азенкуре и Генрих V: «Твоя десница, Боже, / Свершила все! Не мы, твоя десница» (перевод Е. Бируковой, IV, 8).

Пожалуй, с точки зрения исторических параллелей убедительнее всего центральная глава книги, посвященная «Юлию Цезарю», — «Разве нынче праздник?». Шекспир создает «Юлия Цезаря» во времена религиозного раскола в Англии и решения важнейшего вопроса о престолонаследии. В это время Англию накрывает волна покушений на жизнь Елизаветы. В «Юлии Цезаре» Шекспир, занимая позицию вненаходимости, показывает, к каким непредсказуемым последствиям это может привести. В начале трагедии он приводит доводы за освобождение Рима от тирана, а в развязке показывает беспорядки и смятение в обществе после его устранения. Тиран — нарыв на теле государства (метафора елизаветинского времени), однако, избавившись от одного диктатора, государство не способно излечиться, поскольку его место непременно займет другой, подобно Фортинбрасу в «Гамлете».

В «Юлии Цезаре» Шекспир не только задается вопросом об этическом выборе граждан, но и показывает перемены в обществе, рожденные религиозными противоречиями — в частности, постоянными изменениями в национальном календаре, а также перестройкой внутреннего убранства церквей. Согласимся с метафорой Шапиро: пожалуй, лучше всего о взглядах Шекспира на религию расскажут стены часовни Гильдии в его родном городе, на которых сквозь побелку проступают католические фрески.

Не случайно, полагает Шапиро, в начале пьесы звучат два вопроса, столь насущные для елизаветинцев, — разве нынче праздник? и какой же — государственный или религиозный? Неужели Цезарь хочет использовать религиозный праздник для достижения политических целей?

Шапиро солидарен с другими исследователями в том, что, говоря о древнем Риме, Шекспир сравнивает его с современной Англией^[30]. В книге не раз звучит мысль о том, насколько Елизавета дорожила родством древнего Рима и Англии, — фасады дворца Нонсач были расписаны сценами из истории Древнего Рима, а говоря об истории Вудстока, елизаветинцы всегда подчеркивали, что дворец появился во времена правления Юлия Цезаря. Даже Брута и Антония, беседующих с толпой после убийства Цезаря, Шекспир, по мнению Шапиро, представляет себе не на Римском форуме, а на кафедре у Креста святого Павла.