Один и ОК. Как мы учимся быть сами по себе

Многие другие проблемы, мучившие нас до пандемии, тоже не исчезли, а только обострились. События последних полутора лет еще сильнее подстегнули неолиберальную машину перераспределения, ответственную за многие социальные, экономические и экологические кризисы. Пока большая часть населения продолжала беднеть, богатейшие люди мира умудрились извлечь выгоду из актуальных событий и взвинтить состояния до немыслимых ранее высот. Во многих геополитических горячих точках возобновилось опасное бурление. Мы не обращали внимания на то, что все больше людей вынуждены бежать в другие части света, что повсюду горят леса и реки выходят из берегов, что тропические леса уничтожаются с рекордной скоростью, что дыра в озоновом слое над Антарктикой в очередной раз увеличилась, что от материка в Гренландии откололся самый большой из когда-либо измеренных айсбергов и что, по мнению подавляющего числа климатологов, наступил страшный переломный момент, который приведет к неостановимому глобальному потеплению с экстремальными погодными условиями, изменением жизненно важных для нас океанических течений и повышением уровня моря.

Лиминальное время пандемии оградило нас от осознания, что мы уже живем в эпоху, определяемую тем, что антрополог Арпад Саколцай метко назвал «постоянной лиминальностью»[125]. Вновь стало ясно, что многое из воспринимаемого нами в повседневной жизни как данность продолжит исчезать, а этот пресловутый «конец нормальности» начался еще несколько лет назад. Мы переживали переходный период, исход которого был непредсказуем и не поддавался воображению.

Ощущение постоянной лиминальности – это и социальная, и личная проблема. Оно нарушает нашу внутреннюю экологию, переворачивает аффективный бюджет с ног на голову, создает ощущение нереальности и парадоксальности жизни[126]. Несмотря на большую свободу и легкость будней, это ощущение парадокса не отпускало меня. Я чувствовал то, что Ролан Барт в беседе с психоаналитиком Дональдом Винникоттом назвал «страхом наступившего», страхом «уже случившегося краха»[127]. У меня было впечатление, будто мое понимание отстает от происходящего и то, чего я боялся, уже давно стало реальностью. Я знал и в то же время не хотел признавать, что пандемия прежде всего показала перемены, ожидающие нас в будущем, что увидеть их уже стоило нам многого и что это было не просто предупреждение. Пандемия дала нам понять, как будет выглядеть конец света, нарративы которого нам уже давно хорошо знакомы. В каком-то смысле это был тот самый крах, уже случившийся апокалипсис.

Просматривая тогда свои записи, я наткнулся на лист со списком, который составил по просьбе психотерапевта несколько лет назад. Он предложил мне сформулировать в нескольких пунктах, как я представляю себе собственное, сугубо личное будущее. Я написал, что хочу жить в старом фермерском доме под Берлином, причем не один, а вместе с любимым человеком, с которым нас будут объединять общие интересы, постоянные разговоры и страсть. Наш дом был бы всегда открыт для гостей, мы бы находили время для больших застолий. В саду я бы выращивал фрукты и овощи, которые трудно купить или которые гораздо вкуснее свежесобранными: шелковицу, вишню, абрикосы и различные сорта персиков, рапини, цикорий из Кастельфранко, фасоль Борлотто. Я бы достаточно зарабатывал на писательстве, чтобы накопить на безбедную старость и вести более спокойную жизнь. А еще я бы перестал без конца сомневаться в смысле всего этого, в своем месте в мире.

Я завороженно смотрел на лист и без конца перечитывал пункты. Внезапно я осознал, что держу в руках очень точный список своих неоднозначных потерь. В нем были перечислены варианты желаний и надежд, сопровождавших меня долгие годы и, вероятно, разделяемых многими людьми. Я держал в руках свидетельство того, что писательница Дебора Леви лаконично называет unreal estate – нереальной, воображаемой недвижимостью. В одном из самых трогательных отрывков романа-эссе она рассказывает подруге о недвижимости своих фантазий – об окруженном гранатовыми и мимозовыми деревьями доме на реке с пристанью и лодкой где-то в Средиземноморье. Она говорит, что всю жизнь носила этот дом с собой. Подруга спрашивает, не слишком ли велик груз этой фантазии, не лучше ли отпустить ее, на что Леви отвечает: она бы разрушилась изнутри, если бы у нее не было этого дома, этой будущей жизни, ожидание которой наполняет ее радостью[128]. Я понимал, что она имеет в виду.