Один из первых

«1. Советские части, находившиеся западнее города Старый Оскол, отходят под нажимом 6-й немецкой армии и 4-й немецкой танковой армии к востоку. Русские войска, находящиеся перед 2-й венгерской армией, оказывают упорное сопротивление, стараясь выиграть время.

2. Для сведения сообщаю, что 4-й механизированный корпус, в состав которого входит 16-я немецкая механизированная дивизия, продолжает продвигаться в направлении Горшечное. Выйдя на восточный берег Оскола, он отрезал противнику путь отхода.

3. Предполагаю 1 июля левым крылом армии продвинуться вперед, чтобы во взаимодействии с 6-й немецкой армией сорвать контрнаступление противника и уничтожить его.

4. 7-й немецкий корпус получил задачу, двигаясь через Ефросиновку, нанести удар по Старому Осколу и, выйдя в район западнее реки Оскол, преградить противнику путь отхода.

3-й корпус выполняет следующую задачу: оставив часть сил для очистки от противника города Тим и прилегающих к нему районов с господствующими высотами, двигаться вдоль дороги Тим — Старый Оскол с целью дальнейшего соединения флангом с частями 6-й немецкой армии, двигающейся в северо-восточном направлении, преградив тем самым противнику путь отхода».

Под донесением стояла подпись полковника Ковача.

Это означало, что наши планы нужно менять. Но приказ есть приказ, особенно если он поступает из штаба армии. И только в душе я пожалел о том, что командование армии составляет такие скоропалительные планы. Через несколько минут меня вызвал к себе в кабинет полковник Шоймоши, чтобы обговорить план действий на следующий день.

«Удивительно, — подумал я. — Этот человек может в течение нескольких недель спать по два-три часа в сутки».

Ночь снова была беспокойной. Едва забрезжил рассвет, как Шоймоши приехал за мной на «вездеходе». Не вылезая из машины, он поздоровался и приказал мне ехать вперед на «мерседесе» и внимательно смотреть на дорогу, чтобы не нарваться на мину. Нас ждали в штабе 9-й дивизии.

Сделав водителю знак трогаться, я приготовился смотреть в оба. Договорились, что водитель мгновенно остановит машину, едва я дотронусь до его руки. С минами шутить нельзя.

Минут двадцать мы ехали по грязи, затем свернули в сторону, на дорогу, связывающую Курск с Тимом, и дальше к Гнилинским Дворам, где и должны были находиться части 9-й дивизии. На месте деревень в небо поднимались только печные трубы.

«Здесь не может быть никакого штаба», — решил я про себя.

Миновали сгоревшую деревеньку. Ветер донес запах гари. Интересно, где же штаб?

Вокруг нет и признаков жизни. И вдруг, оглянувшись, я заметил, как мне машет рукой какой-то офицер. Оказалось, что штаб 9-й дивизии был так хорошо замаскирован слева от дороги под деревьями, что его заметить-то было нелегко. Оставив машины на дороге, мы направились к штабной палатке. Громкий голос командира дивизии генерал-майора Уйлаки гремел в палатке. Едва мы вошли внутрь, Уйлаки сразу же замолчал.

Забрав командира дивизии в свою машину, Шоймоши приказал ехать на местность, где днем шел бой. Проехав несколько сот метров, мы вылезли из машины и взошли на вершину холма.

Нашим взглядам представилась страшная картина: земля вся была взрыта воронками от снарядов, повсюду лежали трупы. Мы застыли на месте. Вот перед нами убитые: офицер и трое солдат. Я хотел взять у офицера личный знак, но его у убитого не оказалось: видно, санитары забрали. Это был прапорщик, наверное, командир взвода. На голове его виднелась большая рваная рана: от осколка снаряда или мины. Солдаты тоже были убиты осколками.

Командир дивизии, с сумрачным видом стоя рядом со мной, тихо пробормотал:

— Здесь лег весь мой первый батальон, в живых остался только старший лейтенант Корбули. Русские поставили на этом месте неподвижный заградительный огонь.