Один из семидесяти

– Люди должны чтить свою веру, это главная заповедь зороастрийца, – все же вмешался жрец, явно недовольный тем, что правитель перешел с иноверцем на доверительный тон. – Наши люди в отличие от других не подвержены разврату и праздности, слишком крепка их вера, и мы прилагаем к тому все силы, – не преминул Эштар напомнить царю о своих заслугах. Затем обратился к чужестранцу, и интонация его опять стала угрожающей.

– Наша вера не допускает смешения с другой религией, а грех вероотступничества – самый тяжкий грех для зороастрийца. Что тебе здесь делать? Лишь из своего почтения перед Римом мы не разделались с тобой еще при въезде в наш город. Уходи в свою страну. Завтра же. Иначе тебя постигнет участь Варфоломея.

Егише, казалось, нисколько не испугался угроз.

– Смерть не страшит меня, – спокойно отвечал он, – ибо за нею следует жизнь вечная.

– Недаром царь Киаксар упомянул о твоей наглости! Значит, ты по-прежнему отказываешься подчиниться приказу властителя покинуть Газаку?! – решил подлить масла в огонь Эштар, дабы царь поскорее принял предложенное им решение. Егише на этот раз даже не удостоил главного жреца взглядом. – Ну что ж…

В это время двери распахнулись и в зал вбежал запыхавшийся юнец. В глазах его стояли слезы. Увидев заплаканное лицо сына, Киаксар встревожено поднял голову.

– Отец, – мальчик бросился к ногам правителя, – наша мать умирает! Сделай же что-нибудь!

Киаксар с недоумением посмотрел на своего восьмилетнего отпрыска.

– Что случилось?! – вместо него задал вопрос Эштар. – Разве Иотапа не разрешилась благополучно от родов еще в благословенный харватат?[63]

– Да, да, – мальчик от волнения путал слова и заикался, – брат мой, слава богам, жив и здоров. Но мама… когда я подошел к ней, она не узнала меня, она мечется и произносит какие-то странные слова.

– Он приближался к матери в такое время?! – негромко возмутился один из присутствующих мужчин.

– Этот ребенок привык своевольничать, – заметил кто-то еще тише.

– Отец!.. – мальчик понял, что выдал себя. Смущенно пряча красные от слез глаза, так же скоро он покинул зал.

Киаксар растерянно посмотрел ему вслед. Затем с тем же недоумением взглянул на главного жреца, ответственного за благополучие, духовное и физическое, в его семье.

– Все во власти богов… – уничтожающий взгляд царя заставил запнуться Эштара на полуслове, но, выдержав его, жрец все же продолжил. – Необходимо принести богам в жертву белую верблюдицу, пока вездесущие дайвы не завладели окончательно телом и душой прекрасной Иотапы.

– Сейчас же приступай! Не медля! – тихо, но грозно повелел Киаксар. Главный жрец поднялся со своего места и стремительной походкой вышел из зала. Вслед за ним поспешили несколько священнослужителей и люди из его охраны. Все присутствующие в зале также встали и склонили головы в почтительном поклоне перед вторым человеком власти. После того, как за Эштаром закрылись двери, царь сделал знак слуге:

– Пускай все оставят меня одного…

Искусный мастер

Горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце ее – силки, руки ее – оковы.

Ветхий Завет. Екклесиаст

По прошествии положенных дней домашнего заточения Махлиатены, Эдае потащила племянницу в обувную лавку.

Стоял полдень. Яркое светило застыло высоко в небе без единого облака. Правда, солнце уже охладило свой пыл. Удалившись от лета, но еще не совсем приблизившись к зиме, оно дарило природе свое нежное всепроникающее тепло, ровно столько, чтобы люди, в своих молитвах восхваляя всесильное светило за его щедрость, были более благодарны, откровенны и лишены всяческого лицемерия.

Эдае сразу заметила пару необычных чарыхов. По форме и тому, как они были украшены, она догадалась, чьих рук была работа.

– Эти чарыхы очень красивы, – указала на них Эдае, – таких в твоей лавке раньше я не видела.

Довольный Ашан прищурился.

– Это работа моего нового работника.

– Тебе нравятся? – Эдае сдвинула брови и толкнула плечом племянницу.

Махлиатена, мечтавшая поскорее вернуться в ювелирную лавку, мимо которой они почему-то сегодня проскочили, стояла с безразличным видом, кусая губы. Ей не хотелось никаких чарыхов, она мечтала лишь о новом браслете с круглыми бирюзинками, как у двоюродной сестры. Но попадут ли они сегодня к ювелиру – это во многом зависело от настроения ее своенравной тетки. Поэтому Махлиатена, стерев с лица недовольство, с готовностью ответила.

– Нравятся! – Она вытянула руку и указала на пару издалека. – Только впереди можно пришить еще по две ракушки, было бы красивей…

– Можно и пришить, – с готовностью ответил мастер. Махлиатена приблизилась еще на шаг.

– А вот здесь, в середине – золотую бусинку!

Сейчас Махлиатена подражала своей тетке: та всегда была чем-нибудь недовольна и старалась в любом деле что-то добавить от себя. Так должна поступать каждая взрослая женщина, считала племянница.