Один на один с металлом

– Что я умер в тюрьме, – договорил за меня Эйтингон. – Так я тебе отвечу словами одного американского писателя. Слухи о моей смерти несколько преувеличены, – улыбнулся он своей прежней доброй улыбкой. – Так, и чего это мы в прихожей стоим. Вот вам тапочки и прошу в комнату. – Наум Исаакович указал рукой на гостиную с высокими лепными потолками. – Ну а насчет могилы, – помолчав, заговорил генерал, – так в очередной раз пришлось там уже одной ногой побывать… В шестьдесят третьем я уже умирал в тюремной больнице. Причина – раковая опухоль в кишечнике, удалось передать весточки на волю. Тут вмешалась Зоя Зарубина [102], мой старый боевой товарищ. Она сумела попасть на прием к председателю Военной коллегии Верховного суда генерал-лейтенанту Борисоглебскому. И уже с его помощью она добилась разрешения, чтобы в тюремную больницу пустили ведущего хирурга-онколога Минца. Он-то и сделал мне операцию, вытащив уже почти с того света… Двенадцать лет я отсидел, как говорится, от звонка до звонка. Да, у нас в России, чтобы не попасть в тюрьму по политической статье, не нужно быть евреем и генералом госбезопасности, – усмехнулся Эйтингон. – Да шучу я, Витя, шучу. Знаю, что тебе тоже досталось несладко. В шестьдесят четвертом, после того как Хрущева сняли, многих наших выпустили. Тех, кто жив остался, – чуть подумав, добавил он, а потом спросил: – Полковника Серебрянского помнишь?

Я молча кивнул.

– Умер он на допросе в военной прокуратуре. Да, не зря говорят, что либерализм в России – это кровавая диктатура либералов. Кстати, Хрущева молодое поколение его обожателей, этих «шестидесятников», считают настоящим либералом. Хотя знают, что у него руки по локоть в крови, – добавил Наум Исаакович. – Так, братцы, прошу к столу, а я сейчас.

Через несколько минут на столе появилась бутылка дорогого армянского коньяка, шоколадные конфеты и тонко нарезанный лимон.

– Сейчас я работаю редактором в издательстве «Иностранная литература». Переводами занимаюсь. Пишу кое-что под псевдонимом. С этого и живу. А Павел Анатольевич еще сидит, – погрустнел он, выпил рюмку коньяка и закусил долькой лимона. – Мы же с ним в одной камере во владимирской тюрьме сидели.

– Расскажите, как сейчас Павел Анатольевич? – чуть ли не хором попросили мы генерала.

Тот медленно выпил еще одну рюмку и медленно заговорил. Было видно, что вспоминать пережитое явно тяжело.

– Владимирский централ был построен еще при царе, в начале нынешнего столетия. Эта тюрьма использовалась и используется для содержания наиболее опасных государственных преступников, которых властям всегда желательно было держать под рукой. Тюрьма состоит из трех главных корпусов, в которых содержится около пятисот заключенных. Режим содержания суров. Подъем в шесть утра. Постель при этом поднимается к стене и запирается на замок, так что днем полежать невозможно. Можно лишь сидеть на стуле, привинченном к цементному полу камеры. Еду нам разносили по камерам. Скудные порции передавали через маленькое окошко, прорезанное в тяжелой металлической двери. Еды давали очень мало, и нам постоянно хотелось есть.

Я при этих словах машинально взял конфету в красивой обертке и, развернув, откусил кусочек.

А Наум Исаакович продолжал свое горестное повествование.