Один на один с металлом

– Здравствуйте, – неуверенно проговорил я, глядя на угол, заставленный иконами, под которыми мягким огоньком светилась лампада из зеленого стекла. Мне в глаза почему-то тогда бросилась икона Спасителя, или Иисуса Христа, как ее называют. Вернее, не сама икона, а взгляд того, кто был на ней изображен. Показалось, что этот взгляд проникает в самую душу…

– Проходи, садись. Как говорится, в ногах правды нет, – указал рукой на круглый стол, покрытый скатертью, и три резных, явно старинных, стула хозяин.

– Ты пластун? – огорошил он меня следующим вопросом и, не дожидаясь ответа, добавил: – Командир партии [114], наверное.

Я лишь молча кивнул.

– Не бойся, никаких секретов я у тебя выпытывать не собираюсь, – снова мягко улыбнулся священник. – Я ведь тоже солдатом был. До капитана дослужился. А чин капитана в царской армии соответствует современному званию майора. Меня в пятнадцатом году в армию призвали со второго курса Санкт-Петербургской духовной семинарии. Тогда Первая мировая война шла, – батюшка посмотрел куда-то вдаль, явно вспоминая прошедшее. – Потом школа прапорщиков, через полгода первый офицерский чин, и на фронт. Я воевал на Румынском фронте в составе первой ударной бригады под командованием полковника Дроздовского… Хочешь спросить, почему я в белой армии потом оказался? – задумчиво посмотрев на лампадку, проговорил батюшка.

Я молча кивнул.

– Тогда для меня, подпоручика Ивана Виноградова, мой командир, Генерального штаба полковник Дроздовский, был высшим авторитетом. Настоящий боевой офицер. Как говорится, слуга царю, отец солдатам, и за спины подчиненных он в бою никогда не прятался… Так вот, в феврале восемнадцатого года от нового правительства последовал приказ о расформировании нашего соединения. Командир бригады отказался выполнить этот приказ, но отпустил всех, кто не захотел служить дальше. Мы тогда по наивности полагали, что правительство Ленина совершило акт предательства по отношению к союзникам, выйдя из Первой мировой войны. Да, всех этих французов и англичан с американцами я тоже, по несусветной глупости, считал союзниками. А о том, что они уже тогда поделили нашу матушку-Россию на сферы влияния, я узнал только в эмиграции, – вздохнув, горько сказал священник. – Потом был двухмесячный марш из города Яссы на Дон, где мы соединились с Добровольческой армией Деникина. А потом еще два года братоубийственной войны и, наконец, эмиграция.

Батюшка встал, подошел к иконостасу и, посмотрев на горящую лампаду, продолжил:

– А там, на чужбине, среди нас снова произошел раскол, как в России в семнадцатом году. Очень многие поняли, что именно большевики спасли тогда нашу Родину от распада. Да, пусть жестоко, порой кроваво, но спасли от иностранных интервентов и их пособников. То есть нас, тех, кто служил в белых армиях, – с горечью добавил он, глядя на иконы. – И когда началась гражданская война в Испании, то очень многие из бывших солдат и офицеров белой армии воевали против фашистов в составе интернациональных бригад. Многие из тех, кто остался в живых, получив советское гражданство, вернулись потом на Родину. Другие, понимая, что мир стоит снова на пороге большой войны, стали сотрудничать с советской разведкой. В их числе был даже легенда Белого движения генерал-майор Скоблин и его жена, певица Надежда Плевицкая. Я тоже разделял их убеждения, хотя, приняв священнический сан, не имею права брать в руки оружие и проливать кровь.

Поэтому я и в гестапо попал в Праге. А потом, когда наши пришли, то меня уже смершевцы арестовали. Тут я не в обиде на контрразведчиков, – усмехнулся батюшка. – Я ведь был священником в РОВСе. А это эмигрантская организация, сотрудничающая с кучей зарубежных разведок. Пришлось и мне в тюрьме посидеть, пока не разобрались и не выпустили.

Я ошеломленно слушал этот откровенный рассказ о своей непростой жизни много повидавшего человека.

– Я к чему тебе все это толкую, – снова пристально и сурово посмотрел батюшка. – То, что наш народ и страну снова хотят уничтожить, как четверть века назад, ты и без меня должен знать. Как-никак, офицер разведки… Только те, кто сейчас за океаном, они поумнее и похитрее Гитлера будут. Это он честно правду-матку резал – всех русских надо уничтожить, а их землю захватить. А эти, они вроде как на словах нам даже добра желают. Ну, ты с ними воевал, знаешь, что это те же фашисты… А может, еще хуже, – чуть подумав, добавил священник. – И очень может быть, что тебе с ними снова придется встретиться… Ты из казаков? – неожиданно спросил он.

– Ну да, из оренбургских, – недоуменно проговорил я.

– В Бога веруешь? – строго посмотрел на меня батюшка взглядом сержанта на плацу.

– Да, – запинаясь, ответил я, вспомнив высадку на остров Борнхольм, когда я, уже распрощавшись с жизнью, обращался к Богу.

– Молитвы знаешь?

– Одну только, «Отче наш», – тихо ответил я, вспомнив, как после того, как меня откопали в шахте, я, лежа в лагерной санчасти, переписывал ее на листочек. Диктовал мне слова пожилой фельдшер из военнопленных.