Один против судьбы. Повесть о жизни Людвига ван Бетховена

Людвиг Бетховен и без того вспыльчив, а недуг сделал его особенно раздражительным. Но в душе он всегда оставался добрым и справедливым. Гнев его остывает, и постепенно он приходит к сознанию, что был несправедлив к другу.

И вот однажды Брейнинг получает таинственный пакет, надписанный рукой его старого друга. Он открывает его, полный неуверенности: что-то ожидает его?

Из конверта выскальзывает маленький портрет Бетховена и покаянное письмо:

Я знаю, я растерзал твое сердце. Мое волненье, которое ты несомненно заметил, наказало меня за это предостаточно. Это была не злоба… Нет, я был бы недостоин твоей дружбы больше. Это была страсть — у тебя и у меня, но во мне было возбуждено недоверие к тебе; между нами стали люди, недостойные тебя и меня… Кому бы я мог подарить его (этот портрет) с таким горячим сердцем, как не тебе, верный, хороший, благородный Стефан? Прости меня, если я тебе сделал больно; я сам страдал не меньше. Когда я так долго не видел тебя, я впервые живо почувствовал, как ты дорог моему сердцу и вечно будешь дорог.

Дочитав письмо, Брейнинг не мешкая отправился на четвертый этаж дома барона Пасквалати, где Бетховен поселился. Его встретили искренние объятия друга.

Однако в прежнюю квартиру Бетховен уже не возвратился. Ему нравилось, что из его окон с высоты расстилался прекрасный вид на крепостные стены, на предместья, на далекие горы.

И еще одна причина удерживала его.

Вот уже несколько раз ему встречался Стефан с красивой девушкой. Он видел ее и раньше на разных музыкальных вечерах. Она была пианисткой, пробовала сочинять музыку.

Стефан посвящал ей пламенные стихи, и было похоже, что не за горами свадьба. Посему квартира Брейнинга не останется полупустой.

Оставшийся в одиночестве музыкант горевал о приближающейся свадьбе друга и своей заброшенности. Он не завидовал другу, нет. Он спрашивал только, почему же счастье обходит его?

А жизнь между тем посылала ему всё новые испытания. Сколько надежд питал он на публичное исполнение «Героической» симфонии. И какое разочарование постигло его!

В апреле 1805 года на утреннем концерте в новом музыкальном зале прозвучала «Героическая» симфония — это было ее первое публичное исполнение. Публика разделилась на три части. Самую маленькую составляли друзья Бетховена, горячо рукоплескавшие. Вторая часть колебалась и не могла прийти к мнению, хорошо это или плохо.

Большая часть слушателей была не удовлетворена: разве это музыка? Эта невыносимо длинная и грубая симфония! Если бы так не грохотали все инструменты, не грохотали так, что стены, того и гляди, могли рухнуть, можно было бы уснуть.

— Дам крейцер, чтобы все это прекратилось! — раздался в мучительной тишине чей-то голос с галерки.

В зале рассмеялись. Значит, они довольны выходкой?

И Бетховен это слышал — он стоял в эту минуту перед оркестром с дирижерской палочкой в руке, готовый приступить к исполнению второй части.

Там наверху, на дешевых местах, сидел венский люд. И никого из них не воодушевили звуки песни, которая славила революцию.

Он уходил домой с опущенной головой.

Что же это такое? Человек из народа обещает крейцер, чтобы скверный музыкант наконец умолк!

Нет, мой слушатель с галерки, этого несчастного крейцера не потребуется! Природа позаботилась об этом. Глухота отбросит его от музыки. До каких пор судьба будет играть с ним, как кошка с пойманной мышью? То обещать ему жизнь, то грозить смертью…

Если бы была у него близкая душа, которая делила бы с ним радость и горе! Как имеет ее Стефан и мало ли кто еще.

…Он поднялся, достал свой дневник. Кроме фортепьяно, у него был еще один друг, его доверенный. Неодушевленный и потому неизменно верный. Бетховен всегда обращался к дневнику, когда его сердце нуждалось в ком-нибудь, кому можно было излить душу до конца.

Он обмакнул перо и написал слова, дышащие горечью:

Только любовь — да, только она может сделать мою жизнь счастливой. Боже, помоги мне! Сделай так, чтобы я наконец нашел ту, которая сделает меня счастливым и будет моей навсегда!

Второе бегство

Даже если бы весь мир погрузился в страдания и войны, был один уголок в белом свете, где можно было найти покой. Он был известен Бетховену. Коромпа — разве само это слово не звучит, как призыв перепелов, слышных в тихих полях?