Один шаг

Володька Пестун, как всегда, был под хмельком. Он тоже ездил на станцию и сейчас помогал спускать грузы наземь по бревенчатому настилу: крутился возле доярок, покрикивал на них и дурашливо бросался в самую гущу, вызывая отчаянный визг и хохот. Он попробовал было навалиться на Глашу, но, получив по рукам, сразу отстал и начал приставать к другим, выбирая девок покрасивей и помоложе.

Степановна вместе со всеми тянула за веревки, на которых спускали ящики, стараясь угадать, в каком из них мотор, в каком вакуум-насос, а в каком стаканы и шланги.

Уже неделю ходила она по вечерам к Василию Дмитричу, говорила деду Панкрату, будто у нее дела на ферме, а сама сворачивала к школе, оглядывалась и торопливо барабанила в дверь.

– Знова я к тебе явилась... И скоро ты меня прогонишь, Вася?

Василий Дмитрич улыбался, брал ее тихо за руку и пропускал впереди себя, словно невесту.

Дома к ее отлучкам привыкли издавна и не удивлялись, удивлялся как раз завфермами, толстый и добродушный Кузьма Иванович, чего это Степановна стала торопиться домой, а потом решил, ничего особого тут нету: что за интерес ей теперь дневать и ночевать в коровнике, когда все равно ее профессии скоро крышка.

Она сказала деду Панкрату, что, наверное, уйдет с фермы, но неопределенно, будто еще не все решено, и дед, поохав, утешил внучку, что с ее характером она и на конопле нахватает разных дипломов и почетных грамот. Он сызмала привык к тому, что в крестьянстве нет плохих или хороших работ, все одинаково почетны и все надо уметь делать.

До этого Глаша не отличалась особым пристрастием к книгам, разве полистает какую, что принесет Наташка из библиотеки. Теперь же приходилось не только листать страницы, но и сидеть над ними, пытаясь одолеть непонятное.

– Про коноплю читаю, деду, – сообщала Глаша, чтобы отвести вопросы.

– Ну, ну, читай, набирайся уму-разуму...

И от Наташки-дочки тоже таилась Степановна, чуть услышит, как простучали ее каблучки по доске, испугается, торопливо спрячет учебник и примется за другое.

Делала она это безотчетно, повинуясь чувству самозащиты, не хотелось ей выносить на улицу свое заветное, трезвонить раньше срока. «Не получится у меня с занятиями – что ж, брошу, – думала Степановна, – и никто, кроме Васи, ничего не узнает, и никто не скажет, что осрамилась на весь район Глашка Сахнова. Пойду на коноплю, и делу конец».

Накануне Василий Дмитрич рассказывал ей про электрическое сопротивление, а на дом задал повторить главку из учебника да еще решить задачку. Задачку Глаша решила рано утром, когда все спали, а главку из учебника читала позднее, стоя возле печки; таскала ухватом тяжелый чугун с картошкой для поросенка, обкладывала жаром горшки с борщом да кашей, а между делом заглядывала в раскрытый учебник, что лежал рядом на табуретке.

За этим ее и застала Наташка.

Увлекшись, Степановна не услышала, как звякнула калитка и в дом вбежала дочка.

– На минутку... Переменка у нас... А где дед?.. Есть хочу – просто ужас!

Она с ходу бросилась к этажерке и начала разбрасывать книги, разыскивая нужную.

– Мам, не видела, где моя физика? Прямо не знаю, что такое, каждый раз пропадает.

– А ты погляди лучшей. На табуретке что лежит? – Степановна сделала вид, что выговаривает рассеянной дочке.

– На табуретке?.. Как она сюда попала?.. Ой, опоздаю!

Наташка схватила учебник, отрезала краюху хлеба, запихнула в рот добрый кус и умчалась.

Вечером, подходя к школе, Степановна вспомнила об этом и улыбнулась сама себе.

– Чуть не попалась я нонче, Вася, – добродушно призналась она Василию Дмитричу.

– Что же случилось, Глаша, рассказывай.

Василий Дмитрич всегда был с ней ровен, спокоен, может быть, за это и променяла она его на порывистого, не терявшегося Игната, но теперь эта черта характера Василия Дмитрича нравилась ей, пожалуй, больше всего. Ей нравилось, как спокойно, даже с легкой грустью, брал он ее за руку и вел к письменному столу, где уже стояли принесенные из физического кабинета разные приборы, как, улыбаясь, оглядывал ее всю, стараясь узнать, какое у нее настроение, а потом одобрял то безмолвным взглядом, то словом, нравилось, как терпеливо, по нескольку раз повторял одно и то же, пока не расправлялись на Глашином лбу морщинки и не светлели глаза.

– Так что же случилось, Глаша?

– Наташка сегодня чуть не застукала меня.

И она рассказала, как все произошло и какую она проявила находчивость, свалив вину с больной головы на здоровую.

– Ловкая ты у меня, – похвалил Василий Дмитрич шутливо.

– Не у тебя покамест, – поправила Глаша.

Василий Дмитрич вздохнул:

– Да, ты права... Конечно, не у меня.

Он все еще любил ее спокойной, задумчивой любовью, той любовью, которая если и не доставляет огромных радостей, услады, то и не приносит сильных огорчений, а тем более беды. Все это уже было позади – и потрясения и горе, все прошумело наподобие вешней воды, и осталась теперь только неясная грусть, нежность, тихая любовь – притаились где-то в закутках большого Васиного сердца.