Один шаг

Он встал, прошелся взад и вперед по комнате, заложив руки за спину, как делал это ежедневно в классе, посмотрел внимательно на Глашу и улыбнулся.

– Дети, на чем мы вчера с вами остановились?

...Так и катилось время – с апреля в май, с мая – в жаркое, душное лето.

4

Пять лет назад Наташка еще не была такой гуленой, ветреницей, а все больше домовничала, сидела у деда на печи, а вечерами долго смотрела в темное окошко – не покажется ли мать. Так она и засыпала на лавке, закутавшись в старый вязаный платок.

В конце концов Наташке наскучило все вечера проводить в ожидании, и она стала бегать к соседям, подружилась с непоседой Нюркой и, как говорил дед Панкрат, отбилась от дому. В шестом классе начались секреты, записки таинственного происхождения, в седьмом – какой-то свой выдуманный язык – слов двадцать, с помощью которого она умудрялась объясняться с Нюркой, в восьмом – танцы под радиолу, а по торжественным дням – и под гармонь в сельском доме культуры.

Сегодня тоже намечались танцы. Наташка распахнула дверцу шкафа, поискать, нет ли там свежей кофточки, перевернула все вверх дном, но не нашла и стала докучать деду, не знает ли он, где ее кофточка. Дед оставил свои лапти и тоже начал без толку ходить по хате, искать Наташкину пропажу, а потом вспомнил, что Глаша на той неделе стирала белье, но не успела погладить.

– Как мне, так никогда ничего, – буркнула Наташка.

Она разложила на столе ветхое одеяльце, включила утюг, а потом на минутку – пока нагреется – забежала по соседству к Нюрке. Об утюге Наташка вспомнила, наверное, через полчаса, крикнула: «Ой, Нюрка, утюг!..» – и сорвалась с места.

Утюг, «или что там такое», конечно, перегорел, Наташка со злости свистнула, швырнула одеяльце деду на печку, а сама помчалась к Володьке Пестуну: к нему все бегали, ежели что требовалось по электрической части.

Пестун в таких случаях всегда важничал, он любил, чтобы его хорошенько попросили, походили вокруг да около, а он тем временем грыз бы семечки и спрашивал с нагловатой наивностью:

– А что я буду с этого иметь?

– Как что? Спасибо будешь иметь. – Наташка сделала вид, что не поняла вопроса.

– Спасибом пьян не будешь, – расхохотался Володька.

– Водки у нас все равно нету.

– Мать найдет... Скажи, чтоб двести грамм приготовила. Заскочу вечером.

Воротясь, Наташка застала мать дома.

– Утюг пережгла, – с ходу объявила Наташка. – Бегала к Пестуну, а он куражится. Говорит, чтоб ты ему двести грамм поставила.

– А мы, может, и без Пестуна обойдемся, дочка, – неожиданно сказала Степановна.

Наташка удивленно заморгала глазами. Никогда до этого она не видела, чтобы мать бралась за такую работу, даже пробки исправить – и то кланялась соседу. И вдруг сама.

– Принеси-ка инструмент.

В кладовой вот уже шесть лет стоял ящик с инструментом Игната – всякими там плоскогубцами, рашпилями, зубилами. Ни разу с тех пор, как он уехал, не пользовалась Степановна ничем из этого ящика, однако держала инструмент в порядке, в исправности, перетирала время от времени, чтоб не поржавел – все берегла для мужа. И вот теперь нарушила порядок.

Она взяла у Наташки ящик, вынула оттуда самую маленькую отвертку, гаечный ключ и принялась за дело: развинчивала и складывала перед собой на столе разные части, дивясь, какие они есть и тому, что каждая в отдельности представляет собой мертвый кусок металла, а собранные вместе они вдруг оживают и становятся вещью, которой можно гладить белье.

Губы у Степановны были крепко сжаты, глаза смотрели с напряжением, а отвертка никак не слушалась ее бугристых, ноющих по ночам пальцев. «Так и есть... разломилась. Аккурат, как показывал вчерась Вася». Это она нашла место, где перегорела спираль. «Теперича надо сточать концы, как тогда, в школе». И она все это сделала, сточала, попросила у Наташки из старых фантиков «золотую» бумажку, чтоб обернуть стык («Так Вася делал»), обжала плоскогубцами и, напрягая память, что к чему, уложила части на место. «Кажись, все...»

– Ну-ка воткни!

Она припала ухом к холодной, гладкой поверхности утюга и вдруг услышала, как что-то внутри зашелестело, зашипело, будто заворочалось живое...

– Греет! – Степановна подняла на дочку расширенные от удивления глаза. – Взаправду греет!

– Да ты ж настоящий монтер! Вот не знала... – Наташка с размаху бросилась на шею матери.

– Годя тебе... – смутилась отвыкшая от нежностей Глаша. Она нетерпеливо поднялась. – Ежели Пестун явится, скажешь, что без него справились.

– А ты куда?

– На ферму... Куда ж еще?

Сначала она шла своей ровной, плавной походкой, с трудом сдерживая шаг, потом махнула на все рукой и заторопилась, почти побежала напрямик через огороды, запыхавшись, взлетела на крыльцо и забарабанила в дверь. Больше всего она боялась в эту минуту, что Василия Дмитрича почему-либо не окажется на месте («Что я, привязала его к себе на веревочке?»), но он был дома и выбежал на нетерпеливый стук.

– Да что с тобой, Глаша?

Несколько мгновений Степановна стояла молча, только тяжело дышала и смотрела непонятно в Васины испуганные глаза.

– Я, Вася, утюг только что справила... Сама!