Один шаг в Зазеркалье. Герметическая школа (Книга первая)

   Фея, с завороженным взором, неподвижно сидела перед небольшим мольбертом, на котором был закреплен лист чистой белой бумаги. Звучала тихая успокаивающая музыка с повторяющимся мотивом, гармонично вторившим внутреннему звучанию самой Феи. Джи предостерегающе приложил палец к губам, увидев, что я хочу, как обычно, бодро поздороваться. Он жестами показал мне сесть за стол и заняться своими записями. Я осторожно налил себе чаю из китайского чайничка и, достав тетрадь, стал рисовать необыкновенное лицо Феи, словно явленное из глубины сияющего мира.

   Она увидела нас, и ее состояние мгновенно изменилось.

   – Ну, как визит к Гиацинте? Нагулялись по тонкому льду?

– спросила она с легкой иронией.

   – Почему вы решили, что мы посетили ее? – удивился я.

   – Ее взгляд глубоко отпечатался в ваших глазах, – усмехнулась она.

   – Как вам удается за короткое время создавать такие волшебные картины? – спросил я.

   Фея, согревая пальцы о чашку с горячим чаем, ответила:

– Есть такая техника: смотришь на белый лист, представляешь себе различные варианты композиций, пробуешь разные цвета. Сейчас я работаю над образами старцев, которых встречаю в сновидениях. Попробуй, посозерцай сам.

   Я смотрел на лист несколько минут и ощутил только приступ глухой тоски. Фея взглянула как бы сквозь меня и заметила:

   – Поскольку твое восприятие не очищено, тебе лучше попробовать другую технику. Попробуй спонтанно нанести на лист краску и посмотреть на то, что получится.

   Она достала из черного китайского шкафчика тюбики краски и разбавитель.

   – Краску можешь разводить на блюде, – добавила она. – И не жалей разбавителя – тогда цвета станут прозрачнее.

   Я выдавил из тюбиков синей, красной, желтой и белой краски на большое фаянсовое блюдо. Потом добавил разбавителя, так что получилось несколько разноцветных лужиц, и кистью изобразил расплывчатые фигуры на листе.

   – Неплохо, – сказала Фея, выпуская тонкую струйку дыма.

– А теперь постарайся увидеть какой-либо образ и обрисуй его несколькими линиями.

   Я смотрел на расплывчатые фигуры минут пять, пока не появился смутный образ, и я, чтобы сделать его поотчетливее, нанес несколько линий. Получилась угрюмая, перекошенная физиономия, устало глядящая мимо меня.

   Фея скептически осмотрела ее и заметила:

   – Ну, этот откуда-то из подвалов выполз. Старайся создавать благородные образы, учись не вызывать дурных настроений у ближних. И так много мрака вокруг, и так все задыхаются от этой помойки. Это вот мы можем нырнуть в помойку и вынырнуть, как крепыши. А другой какой-нибудь нырнет – и будет потом выбираться несколько инкарнаций.

   – Да это случайно так получилось, – оправдывался я.

   – Это, – сказала Фея, – не просто так – ты нарисовал одного из своих злобных “дедов”. Они так и выглядят. Это хороший способ избавиться от какого-нибудь “деда”, который тебя достает. Нарисуй его, а рисунок затем сожги.

   – Что же такое “дед”? – спросил я.

   – Твоя агрессия, – сказала Фея. – Или депрессия, по – православному – уныние. Это значит, что один из твоих “дедов” активизировался.

   – Наконец-то он и от тебя чему-нибудь научится, – отметил Джи.

   Меж тем незаметно наступил вечер.

   – Пора, Гурий, отправляться на празднование моего пятидесятилетия, – напомнил Джи.

   Он оделся и весело посмотрел на Фею, пытаясь передать ей оптимизм и бодрость. Но Фея расстроенно затянулась сигаретой и, выпуская дым, пренебрежительно произнесла:

   – Значит, все-таки пойдешь навещать магиссу? И тебе все равно, какие она про тебя сплетни распускает, и что каждое твое слово потом переврут и высмеют?

   – Гурджиев, – сказал Джи, улыбаясь, – даже сам выдумывал и распускал невероятные сплетни о себе. Я нахожусь в более удобном положении: за меня это с удовольствием делают другие.

   – Ну, хотя бы приходи не очень поздно, – сказала Фея. – Для меня у тебя никогда нет времени, а для других – сколько угодно.

   Я взял сумку и вышел вслед за Джи.

   Мы быстро доехали на метро до “Белорусской”. Вечер был морозным, в темно-синем небе светила большая желтая луна, навевая меланхолию и оцепенение.

   – Постарайся быть внимательным, – сказал Джи, – и запоминай все, что будет происходить. Ты сможешь понять события позднее, а пока – просто присматривайся.

   Мы шли мимо массивных старинных особняков, рядом с которыми высились многоэтажные дома. Было холодно, но продавцы цветов с посиневшими от морозного ветра лицами продолжали упорно стоять у своих прилавков.

   Мы подошли к одному из особняков, и Джи направился к полуоткрытой двери цокольного этажа. Оттуда доносились голоса и выходили клубы пара, смешанного с табачным дымом. Окна были мутно-серыми и выступали над асфальтом лишь наполовину. Через них ничего нельзя было разглядеть, хотя занавесок не было.

   Джи спустился по трем ступенькам и вошел в квартиру; я последовал за ним, держась на некотором расстоянии.

Почти всю длину комнаты, в которой мы оказались, занимало несколько столов. За ними сидела большая компания. На столах стояли бутылки с водкой и портвейном, маленькие тарелки с закуской и большие пепельницы, а в воздухе висели клубы дыма.